София. В поисках мудрости и любви

Прозрачная тень Падмавати отошла от окна, так что лишь звон колокольчиков на ее ногах подсказывал, где она теперь находится.

— Поговори со мной, Карначар, поговори и улетай.

— Кто устоит перед чарами госпожи Падмавати? Кто? Перед ней, чье наслаждение в не-наслаждении, рожденной в не-рожденности, заключенной в освобожденности, нежнейшей в непоколебимости! Не нужны ей ни привязанность, ни медитация. Не нужны ей ни подвиги тапо-дхайи, ни обильные приношения яджны. Ничто из перечисленного не трогает сердца Падмавати, и все же она испытывает постоянное желание иметь нечто.

— Продолжай, — усмехнулась невидимая госпожа Падмавати. — Кто же исполнит мое желание?

— Душа, возлюбившая беззаветно и преданно, нашедшая прибежище в ее духовности, лишь такая душа наполнит спелую грудь Падмавати радостью.

— Ты слишком много болтаешь! — возмутилась девушка, топнув ногой со звонкими бубенцами. — Если будешь много болтать, я расскажу все браминам, и они… они посадят тебя в клетку!

— Посадят в клетку? Но госпожа Падмавати — моя клетка. Кто посадит меня в клетку? Кто выпустит? Падмавати, открой мою клетку… Падмавати?

— Замолчи, безумная птица, или я на тебя рассержусь! Твои слова заставляют меня гневаться, хотя ты сам не понимаешь, о чем говоришь.

— Когда она сердится, ее верхняя губа сжимается, а нижняя — просит поцелуя, когда она мечтает, ее нижняя губа втягивается внутрь, а верхняя — набухает, подобно бутонам кальпа-тарох. Кто способен пережить гнев Падмавати? Когда ветер случайно поднимает подол ее сари, тысячи существ погибают! Недостаточно быть умным брамином, чтобы ее понимать, и надо быть достаточно безумным, чтобы ее полюбить, — продолжал, как ни в чем не бывало, чирикать попугай. — Она ищет любовь в своей душе, но душа ее так велика, что она не может ее найти, не может!

— Для брамина ты не слишком умен, а для птицы ты умен даже слишком, — рассмеялась Падмавати, наблюдая, как забавно бегает перед ней попугай, поднимая и опуская хохолок.

Продолжая над ним потешаться, она присела на краешек скамьи, обитой узорчатым бархатом, в результате чего слегка распахнулись покрывала, делающие ее невидимой. Карначар смолк и замер на месте. Взволнованно ахнув, она обнаружила, что попугай смотрит на ее щиколотку с жемчужным браслетом и колокольцами. Спрятав ногу, Падмавати отвернулась, чтобы не видеть мертвую птицу, которая только что ее так развеселила.

— Ты уже мертв, Карначар? — произнесла она смиренно и тихо, не в силах повернуться и взглянуть на свою очередную жертву.

— Ни да, ни нет… — ответил ей голос, но голос этот уже не принадлежал попугаю.

— Кто бы ты ни был, ты должен был умереть, ведь ты на меня посмотрел! Почему ты не умираешь? — спросила она, не поворачивая головы.

— Может, того, что я видел, было недостаточно, а может, на меня не действуют чары, наложенные на тебя твоим отцом риши Девиантаром.

— Значит, ты даймон! Как же я сразу не поняла? Ты даймон, меняющий обличья!

— Получается, что да. Но…

— Замолчи, я запрещаю твоему языку говорить со мной! Ты явился ко мне сначала в облике невинного попугая, а теперь принял облик человека, чтобы сохранить свою жизнь. Думаешь, в этом наитайнейшая тайна? В том, что на меня может глазеть человек? — исступленно расхохоталась Падмавати, полагая, что к ней явился даймон. — Ты ничего не знаешь. Ничего не знаешь обо мне! Ничто не может осквернить мое сердце. Ничто! Поэтому даже даймоны и бессмертные амри-таттвы умирают, воспылав ко мне любовью.

После этих слов она сбросила с себя покрывала, продолжая скрывать лицо, чтобы не показывать своих слез, ибо даже убийство этого даймона причиняло ее чистой душе страдание и боль. За тысячи круговратных лет многие асуры, которым удавалось достичь Аирват-двипы, распрощались с жизнью, лишь взглянув на ее дхавани и набедренник.

Ее коса, уложенная на затылке узлом, была щедро убрана самоцветами и брошью, напоминающей венец, мочки ее ушных раковин украшали жемчужные серьги, шею и грудь прикрывали драгоценные ожерелья с подвесками и благоухающие гирлянды из нежнейших клювовидных орхидей и бутонов маллики. Она вся пылала яростью, свежестью и красотой, недоступной воображению.

— Ты сбросила с себя все одежды, позволяющие тебе быть невидимой, но все еще прячешь от меня твои глаза, — прозвучал голос незнакомца в голове Падмавати.

— Не может этого быть! Ты до сих пор беседуешь со мной? Какой хитроумный даймон, нешто ты ослеп от вожделения и любви ко мне? Ну, да ладно, ха-ха! Ведь еще никто не научил тебя, что даже слепые прозревают от одного взгляда Падмавати!