София. В поисках мудрости и любви

Возможно, он слишком привык жить «промежду прочим» — между книгами, которые никто не читал, и сновидениями, которые никто не помнил, между уличными лабиринтами и прямоугольниками домов, разбросанными по градостроительному плану мегаполиса как шрифт вавилонского письма без огласовок. Он привык жить где-то за выколотой точкой городского пространства, между складским ангаром возле конечной остановки трамвая и краешком того загадочного Дома неизвестных писателей, который виднелся из оконца на цокольном этаже. Он так долго находился на стыке совершенно непохожих миров, что не замечал уже всей сложности такого положения, когда каждый из миров постоянно требовал от тебя каких-то решений и действий, от правильности-неправильности которых зависело, с чем ты столкнешься на следующем уровне лабиринта.

Буквально только что он швыркал носом на холодном складе, перекидывая грязные поддоны, затем стоял в теплой душевой кабинке, смывая с себя грязь, пот и, казалось, бесконечную усталость, и вот уже шагал в кофейню «Цэ квадрат», чтобы разрешить неразрешимую трилемму Окси, а именно выбрать название для ее очередного сумасбродного творения, обещающего стать шедевральным. Собственно, из трех предложенных ею же вариантов — «Коромысло мыслей», «Коромысла со смыслом и коромысла без смысла

» или просто «Коромысли». Вячеслав не успел его предупредить, что это была хитроумно расставленная ловушка, так что Евгений безуспешно крутился с коромыслами Окси минут двадцать, пока ей не принесли пирамидку из шоколадных трюфелей.

— Очень жаль, мальчики, что разрешить мои творческие мучения никому не по силам, — произнесла она, искажая слова и набивая свой ротик конфетой. — А вы не находите, что это вообще бессмысленная затея — искать смысл в современном искусстве?

— Оксан, ну сколько тебе объяснять, — возразил Вячеслав. — Искусство — это особая символическая реальность. Одни символы художник осознает, другие остаются неосознанными. Мы, например, с тобой осознаем, что слова «верх

» и «низ» зависят от точки отсчета. Но если нарисовать картину с человеком, идущим вниз головой в южном полушарии, обязательно найдется какой-нибудь Козьма Индикоплов, который скажет, что это невозможно и бессмысленно, поскольку ему понятнее другие смыслы.

— Наверное поэтому я никогда не пойму живопись Пикассо, — меланхолично пробормотала Окси. — Эти его полигональные персонажи, нарезанные неровными ломтями на скорую руку. Знаешь, по-моему, это какой-то эффект плацебо. Нам доказывают, что существует современное искусство из расчета, что кто-то увидит в нем красоту и глубокий смысл, которых на самом деле нету. Когда доктор не знает, чем лечить, он делает точно так же — дает пациенту пустышку и внушает, что это лекарство.

— Забавно, но именно так ты лечишь свою весеннюю депрессию с помощью шоколада.

— Нет, это другое, ты не понимаешь, — обиделась она, разбирая золотистую пирамидку из трюфелей и отправляя в приоткрытый ротик еще одну конфету.

— А потом начинаешь жаловаться, что набрала вес, и садишься на диету, — добавил Вячеслав.

— Вот видишь! Обрати внимание, я сажусь на диету, — указала на себя Окси миниатюрным пальчиком. — А если художник успевает написать десятки тысяч картин, то это уже творческое чревоугодие, и большая часть всего этого добра — нездоровый лишний вес, только и всего.

— Окси, Окси… — снисходительно улыбнулся Вячеслав. — Пикассо останется столпом искусства, как бы ты к нему не относилась. В его творчестве отразился излом всего прежнего культурного строя человека, поэтому Пикассо знают даже те, кто о нем ничего не знает. А кто теперь помнит изысканное ар ново Мухи, верившего в силу красоты? Ведь на его работах выросло целое поколение экзальтированных мальчиков, которые первыми бежали записываться добровольцами, чтобы заживо сгнить в окопах мировых войн. История показала, что выжили не благородные Ланселоты, а грязноватые минотавры и полигональные персонажи Пикассо.

— Об этом я тебе и пытаюсь сказать, — капризно фыркнула Окси. — Победила бессмыслица, нет смысла искать смысл в таком искусстве… я тут недавно взяла почитать Борхеса.

— Ты взяла что-то почитать? Ну, и как тебе Борхес?

— Не знаю, может быть, имитация смысла имела когда-то ошеломляющий успех, только меня почему-то совсем не тянет разбираться во всех этих именах, умопомрачительных ассоциациях, перекрестных ссылках на книги, которых, может, и не было. Неужели такое кружево мыслей придумывалось лишь для того, чтобы убить время? Как будто людям больше заняться нечем.