Соколиный рубеж

– У меня есть жена, – подступившая к горлу сухая вода надавила и разжала Зворыгину челюсти. – Ника. Мы с нею жили под одною крышей меньше, чем с тобой. Три дня всего, три дня. Но мы успели. У нее теперь должен быть сын или дочь от меня. Я не знаю, кто там. Никогда не узнаю, наверное. Но я хочу узнать, ты это понимаешь? Уйти отсюда и узнать, кто же там от меня появился. Я, может, только из-за этого и жив-то до сих пор. – Говорил о себе как об умершем человеке – не то чтобы совсем без боли, но с приварившейся, остывшей, вросшей в сердце болью, говорил не затем, чтоб разжалобить Руди, надавить сапогом на кадык, чтоб намокли глаза у него, и тем более уж не затем, чтоб убить в нем надежду на то, что Зворыгин способен любиться с мужчиной.

Просто здесь никакой любви быть не могло, как не может ее быть в земле между мертвыми, как не может быть жалости или даже гадливого чувства к скоту или птице на бойне. В этом воздухе были разлиты лишь военная польза и смерть, и возможность любви, как возможность свободы, была далеко, там, куда ни Григорию, ни вот этому чудику не было хода, и Зворыгин сейчас говорил о своей пресеченной любви только в силу того, что пошедший за ним человек, как и всякий собрат по войне и тюрьме, вправе знать о нем все, даже это.

9

Я оставил измученного насекомыми фюрера на вершине горы и первым же поездом выехал в воздушный шталаг Регенсбурга. Официальная командировка: получить с фермы Реша еще одну порцию свежего мяса. Мне был нужен Зворыгин – я сам. Я не мог обмануться: он был еще жив. Физически он был способен вынести прокатное давление крупповского стана, полдюжины вагнериански длинных собачьих свалок с настоящими бойцами ежедневно, а не тягучие, как мед, потуги желто-ротиков зацепить хоть одной своей меткой его разморенную тень. Если бы он хотел умереть, все закончилось бы в декабре, после наших с ним пряток в лесу: он бы сделал, как тот горбоносый цыганистый русский, и мы бы пристрелили его.

Знакомый с детства фокус: прозрачный вагон-ресторан запаян в летящий ландшафт, шеренги столиков с тиарами салфеток несутся в едином пространстве с потусторонними столбами и деревьями, с желтком светила, норовящим закатиться в кофейную чашку, в бокал коньяка. И вдруг среди просвечивающих призраков возник кто-то непроницаемый, вмиг заслонивший бешеный аллюр баварских елочек – прямо ко мне, хотя свободных мест хватало, направился худой лобастый офицер СС. Я приметил его еще там, на перроне, – улыбался мне, точно знакомому. Ничего в этом странного не было: популярность в эпоху тиражируемых изображений, – но меня отчего-то раздражил его взгляд. Может, просто сама форма жизни «эсэсовцы»…

Отлично подогнанный серый мундир, серебряные звезды оберштурмбаннфюрера, фуражка под мышкой, расслабленность, коммивояжерски приятное, услужливо-безликое лицо из тех, что забываются, как только отвернешься, – таким он сперва показался, а может, таким становиться умел… ну, хватит, не слишком ли много набилось мне в попутчики шпионов?

– Позволите, герр оберст-лейтенант? Майгель. Томас Майгель. Простите мне мою назойливость, мне просто кажется, нам с вами по пути, и я осмелюсь предложить вам закончить путешествие совместно. За коньяком и болтовней. Ведь вы направляетесь в Регенсбург и именно к оберсту Решу, не так ли? Я конечно же сразу узнал вас – по фотографиям в газетах и так далее. Нет, если вы хотите остаться в одиночестве или предпочитаете более… хм, благородное общество… Но, может быть, вам интересно поговорить о школе Реша. Для меня же возможность общения с вами – великая честь. Я так много слышал о вас. Я даже читал о вас книгу. Вы знаете, что о вас написали роман? «Железный орел» Ганса Гримма – автор не присылал вам его? Роман, к слову сказать, прекрасно продается. Выше только романы о жизни Хорста Весселя и, разумеется, «Майн кампф».

– Да-да, я что-то слышал. Я в одиночку истребляю легионы нечестивых и беспрестанно думаю о том, что фюрер смотрит на меня.

– Ну разумеется, маэстро, вам смешно. Но на мой вкус, написано на превосходном Hochdeutsch[70]

и к тому же с большим увлечением, страстно. Ах да, позвольте мне поздравить вас с высокой наградой, – спохватившись, кивнул на алмазную сыпь над моею железкой и с каким-то пугливым кокетством тронул собственный новенький Рыцарский крест, будто тот все еще не прижился на его длинной шее. – Получить крест из рук самого – это удорожает награду стократно, а точнее, я даже не берусь оценить… За это стоит выпить. Милейший, прошу вас… Ну, граф, что вы скажете о методике Реша? Кусачие выходят мальчики, не так ли?

– Скорее развращенные. Приохотиться к крови – это еще не означает научиться убивать.

– То есть вы, граф, считаете, что проку в этой нашей затее ни на грош?

– Сколько падали им ни скорми – в гоньбе за живою добычей быстрее не станут.

– Но позвольте, маэстро, у меня есть статистика: парни Реша живут вдвое дольше, чем курсанты других наших школ.

– А там и Endsieg, – бросил я, – и многие из них обнимут своих матушек.