Соколиный рубеж

– Вы правильно поставили вопрос. Конечно, идеалом выглядит готовность к добровольному сотрудничеству. Вместо того чтоб умереть от голода в шталаге и так далее. Присяга, долг, коммунистическая вера, ощущение связи с людьми одной крови – для них все это превращается в условности. Направо – могила, налево – кормушка, «Свобода и работа», как написано в этих наших дешевых листовках для красноармейцев. Вы знаете, в чем прелесть этих листовок? В том, что их содержание – в общем-то правда, а вернее, становится правдой для каждого русского, как только он оказывается в плену. При этом неважно, скотина он или… человекообразное. Я не открою вам неведомой планеты в Солнечной системе, когда скажу, что многие действительно не хотят страшной смерти от голода, дифтерии, побоев, тяжелой работы, не хотят жрать гнилую конину или, скажем, жевать кожу собственных башмаков и ремней. Тут, правда, нет единого закона. Ну, скажем, принято считать: чем ближе существо к животному, тем безотчетнее, жаднее оно цепляется за жизнь. И, дескать, это так же верно, как и то, что существо с зачатками самосознания, свободное от рабства мысли, стадного инстинкта, в силу развитого интеллекта предпочтет смерти в общем загоне посуленную жизнь. Парадокс зачастую заключается в том, что готовым продаться практически нечего предложить на продажу – в силу их совершенной бездарности, а вот тот, кому есть чем оплатить свою жизнь, продаваться не хочет. Но знаете, сам принцип выбора – и для низших, и для человекоподобных – один. Если пленный иван сознает или чует всей своей требухой, что его единичная жизнь – абсолютная ценность, он наш. Если мне удается внушить ему веру в его исключительность, то он наш целиком, навсегда. Только ты настоящий, остальные – никто, шваль, отребье, передельный чугун. О, этой верой можно обогреть Европу или даже всю Россию, если кто-то придумает, как превратить ее в тепловую энергию. И именно этот могучий инстинкт исключительности стал корнем нашего национал-социализма. Ведь мы-то с вами понимаем, что истинный национал-социалист – не тот, кто верит в гений фюрера, а тот, кто отказывает в праве на жизнь всем, кроме себя самого.

– Ну, права на жизнь в природе вообще не существует.

– Конечно, конечно. Но в данном случае вы, граф, цепляетесь к словам. Это здесь, в мире дикой природы, вы можете взять все, что вам принадлежит по праву сильного, а в лагере разница человеческих потенциалов нивелируется совершенно. Человек ничего не может взять сам. Он может только сделать выбор. Ну а я помогаю ему оценить свою жизнь, осознать абсолютную ценность его бесподобного «я». Порой я, знаете ли, ощущаю себя кем-то вроде Мефистофеля с нехитрым набором соблазнов: первичные потребности, нежданная возможность большего, чем просто миска супа, красота и культурная прочность нашей цивилизации… Ведь мы для этих оборванцев – представители материальной культуры, о которой они в своей нищей советской действительности не могли и мечтать. Наша форма, манеры, сигареты, горячие ванны, парфюм, официанты – все это завораживает их, как дикарей. Вы знаете, мне кажется, наш план блицкрига на Востоке провалился не в силу того, что были сделаны какие-то сугубо военные ошибки. В нем был другой существенный изъян. Надо было сначала засеять Россию предметами европейской культуры – ну конечно, отбросами нашей цивилизации, протухшей дешевкой, эрзацами роскоши, а потом уже бросить на эту страну самолеты и танки. Вы не представляете, граф, как можно растлить целый народ, показав ему образ чужих удовольствий – те консервные банки и стеклянные бусы, на которые он променяет свой хлеб, свой язык, свою веру и своих сыновей. Но это, конечно, слишком долгий процесс, отнимающий годы и целые десятилетия, и мы положились на силу машины. А вот американцы с их переводными красотками pin up и вурлитцеровскими автоматами, жевательной резинкой и говяжьими котлетами не упустят подобной возможности… Впрочем, я отвлекаюсь. Итак, мой мефистофельский набор: кормушка, самомнение, гордыня. Но, знаете, мне, как правило, скучно, чудовищно скучно. Смертельный страх, животный ужас, огромная по силе потребность уцелеть – у меня просто не возникает нужды тыкать пальцем в то простое и неотвратимое, на что они и так глядят во все глаза: в их торчащие ребра, в их ввалившиеся животы, в их кровавый понос.

– Что-то я не имел удовольствия видеть легионы славян, которые идут в атаку на русские окопы.