Сокрытое в листве

Иосиф, проклиная всех и вся, вошел в комнату и тут же отошел с линии огня Чивадзе хотя в душе понимал, что это уже не нужно – Митин выглядел мертвым, Митин вел себя, как мертвый, Митин был мертвым. Гендлер подошел к его телу и аккуратно перевернул его на спину. И тут же отскочил – удивительным образом инженер все еще был жив. Он увидел Иосифа и слабо улыбнулся кровавой улыбкой. Только тут Гендлер заметил, что в руках инженера что-то было, какой-то продолговатый предмет, который он даже теперь крепко прижимал к груди, как младенца. Только этот предмет был поменьше. Иосиф заметил деревянную рукоятку, нагнулся, чтобы рассмотреть получше и увидел, что в руках инженер держал германскую гранату. Митин улыбнулся еще шире, и в это самое мгновение Иосиф все осознал. Он даже не дернулся перед взрывом, лишь произнес совершенно спокойным голосом:

– Досадно…

23

Странное предчувствие преследовало меня с самого утра. Предчувствие, что сегодня умрет не только тот, кто должен умереть. Наводки Овчинникова оказались удивительно точны – Ермаков действительно работал на Семеновском кладбище, а отдавший эпохе одну из своих ног Чернышев действительно починял обувь и почти не выходил из дома. Я и нашел-то его случайно – просто вчерашним вечером завернул в нужную подворотню и увидел привалившегося к стене калеку. Он стоял, опираясь на плечо невысокой, плотно сбитой женщины. Они оба закрыли глаза, и, казалось, просто наслаждались солнцем, играючи терпя его невыносимый жар, лишь только начинающий ослабевать с приближением вечера.

Знаешь, я залюбовался ими. Просто стоял напротив и не мог оторвать взгляд – эти двое уставших людей были так совершенны рядом друг с другом, составляя что-то цельное, идеальное из увечного, прекрасное из обыденного. Мне захотелось подойти к ним, встать рядом, прижаться к нагретой стене, но я не позволил себе. Отошел в тень ближайшего дерева (кажется, это была яблоня) и стал ждать, глядя на этих двоих, не замечавших течения жизни.

Чернышев изменился с тех пор, как мы виделись в прошлый раз. Тогда он был красивым, франтоватым, с полными штанами показушной удали. Теперь он был спокойным и умиротворенным. И очень слабым. Он безумно доверял этой женщине с немного мужицким лицом. Стоило ей сделать один шаг в сторону, и Чернышев упал бы лицом вниз, но она не собиралась делать резких шагов, а он оставался совершенно спокоен.

Они наконец-то очнулись от своего странного стоячего сна – оба, как по команде, открыли глаза. Чернышев опирался на свою подругу, пока не подобрал, стоявшие у стены костыли, но даже после этого они не отдалились друг от друга даже на десять сантиметров – так и заковыляли причудливым трехногим зверем в сторону темного жерла подъезда.

Потом был долгий, но совершенно тихий и неворчливый подъем на второй этаж, грохнула тяжелая дверь, и я остался в подъезде один. Я смотрел на дверь несколько секунд, а после этого попытался открыть старое, грязное окошко – мне было жарко и хотелось раздеться до мышц и нервной системы. Щеколда на давным-давно некрашеной раме приржавела к петле и слилась с ней в одно целое, так что открыть окно не вышло. Захотелось его разбить или прострелить. Я откинулся на исписанную стену и приказал себе успокоиться – мне не хотелось его убивать. Вернее, даже не так – смерть не важна, но вот ее окружение играет роль. Не хотелось проникать в эту квартиру тихим хищником, не хотелось играть в узнавайку с Чернышевым, не хотелось даже видеть его птицей, не хотелось бить его, вызнавая судьбы оставшихся. Не хотелось, наконец, оставлять его подругу без того, кому она не дает упасть.

Ночью плохо спал – редко со мной такое в последнее время. Одиночество, совершенно привычное и верное для меня, в этот вечер отчего-то стало гнетущим и тянущим. Захотелось увидеться с тобой – только ты всегда умеешь вселить в меня покой и решимость. Захотелось почувствовать твое тепло – жутко разозлился на себя за это желание.

Чтобы не крутиться в пропотевшей постели занялся работой. Тяжело было сосредоточиться, но судьба подготовила для меня очень хороший отрывок: «Богач или бедняк, юноша или старец, благородный или простолюдин – о любом человеке всегда совершенно точно известно лишь то, что в итоге он умрет. Мы и о себе точно знаем, что умрем, но все держимся за тонкую соломинку. Мы понимаем, что всем нашим дням дан точный учет, но продолжаем мнить, что все иные умрут прежде нас, и мы уйдем самыми последними. Смерть всегда мерещится нам чем-то очень далеким.

Разве верно так рассуждать? Это рассуждение лишено всякого смысла и подобно шутке во сне. Дурно мыслить подобным образом и дозволять себе оставаться в небрежности. Из-за непрестанной близости смерти необходимо стараться действовать без всякого промедления…»

Сон догнал меня и ударил теплым молотом по голове, оставив без сознания до самого утра.