Сокрытое в листве

Высокий человек ничего не ответил. Он все еще пытался вдохнуть после удара Меликова. Наконец, он выпрямился и оглянулся – пути к бегству не было. Его взгляд скользнул по моему лицу и вдруг замер. Через секунду высокий человек широко улыбнулся и бросил мне хриплым голосом:

– А в чем дело, Георгий Генрихович? Ваша матушка знает?

Мне захотелось провалиться сквозь Землю и выпасть где-то в южной части Тихого океана – я тоже узнал высокого человека. Это был мой университетский преподаватель, профессор Голышев. Человек, у которого я бывал дома и с супругой которого был знаком. А теперь я был в банде, окружившей его со всех сторон. Я отвел взгляд и ответил, будто позабыв, что мы не одни:

– Матери больше нет.

– И что, раз мамы нет, то все позволено?! Как ты связался с этим мужичьем? Ты же не дикарь, не варвар, не злодей.

Каждое его слово вбивало меня в землю все глубже. Как из-под воды услышал я возмущенный возглас одного из моих спутников:

– Ты кого мужичьем назвал, контра?! А ну-ка вали его, братцы!

Спустя вечность я оторвал взгляд от снега и больше не увидел своего учителя. Стая ворон слетелась к павшему человеку. Падальщики налетали на него, клевали, рвали на части, перебивая друг друга и толпясь в кровожадной жажде. Чувство раздвоенности, разрозненности заполнило меня целиком и стало нестерпимым – нужно было выбрать. Выбрать раз и навсегда, кем быть – птицей или человеком. Поднявшийся ветер заметал поземку и растрепал полы штопаных шинелей. Я выхватил свой револьвер и ринулся вперед. Мне удалось растолкать их, отбросить от тела Голышева. Я переводил ствол револьвера с одного птичьего лица на другое, и где-то в затылке болезненно билась мысль о том, что я один против дюжины и что патронов не хватит на всех. Матвей вышел вперед и произнес тихим голосом, таящим в себе угрозу:

– Жора, ты чего? Он кто тебе?

– Профессор. Учитель японского.

– Ммм… японского… А нахрена он нужен? Такие паразиты, как он, больше не нужны, и мы их чистим.

– Нет, вы их грабите!

– «Вы»… А ты не о чем не забыл? Ты ведь с нами. Ты такой же, как мы. Ты один из нас. Или в тебе возобладал героический порыв? А жрать захочется, ты чего делать с этим порывом будешь?

Я ничего не ответил. Матвей сделал шаг вперед – он отчего-то был уверен, что я не выстрелю. Вслед за ним двинулись и остальные. Неожиданно на затылок обрушилась какая-то могучая сила. Сила, от которой потемнело в глазах, и подкосились ноги. В следующий момент я увидел беззвездную черноту вместо неба, а на ее фоне равнодушный взгляд Семена Юдина. А потом в глазах потемнело от боли.

Кажется, они меня били. Я не уверен потому, что часто терял сознание. Всего на пару мгновений проваливался в небытие, а затем возвращался в мир для того лишь, чтобы тут же забыться от боли во всем теле. Но одно чувство продолжало преследовать меня и в сознании, и в забытьи – мне было холодно. Так холодно, как не было никогда. Сама возможность того, что в мире бывает лето, казалась мне нелепой. Лето, это просто миф. Предание, которое сложили, греясь у печки, бабушки лишь для того, чтобы уложить детей спать.

Я пришел в себя в очередной раз. Все еще было очень больно, но теперь эта боль не отбрасывала меня во тьму – теперь она просто грызла меня заживо. Вновь чернота неба и лица. Три или четыре лица – не могу сказать точно. Ухмыляющееся лицо Матвея, красивое лицо Семы Чернышева, совсем расплывчатое равнодушное лицо Юдина и лицо, которое я увидел сегодня впервые. Это было лицо одного из новичков с красивыми васильковыми глазами. Лица стали вдруг отпадать одно за другим. Сначала отпал незаметно Юдин, затем исчез куда-то Чернышев, потом Матвей бросил кому-то: «заканчивай» и ушел за пределы поля зрения. Остались только васильковые глаза и ствол пистолета. Чернота вырвалась из пистолетного дула и поглотила все.

Я вновь пришел в себя. Боль на мгновение одолела холод и вырвала меня из объятий забытья. Чернота неба осталась неизменна, а вот со мной что-то было не так. Как будто не было какой-то важной части. Я стал думать об этом, но меня отвлекли. Раздался совсем слабый голос:

– Ты жив?

Кто-то ответил голосом лишь отдаленно похожим на мой:

– Да.

– Возьми кольцо. Передай его Зине. Скажи, что я ее люблю.

– Сейчас. Сейчас, Сергей Львович.

Я попытался пошевелиться и тут же застонал от боли. Болело все, но боль в левом плече нельзя было сравнить ни с чем. Отчего-то перед глазами вновь предстал испуганный старик, который называл меня сынком и цеплялся за рукав.

Через вечность я смог сесть. Голышев вновь заговорил:

– Передай Зине. Скажи, что люблю. Это все.

Он протянул мне окровавленное кольцо, которое почему-то не досталось Матвею и его людям. Я протянул руку, удивляясь непокорности своего тела. Чувствовал себя бессильным ребенком. Как и ребенку, захотелось заплакать от бессилия. Неожиданно профессор произнес:

– Жора, они все-таки убили меня. Именно эти… Именно эти убили меня.

В голосе профессора за болью и холодом мне послышалось искреннее удивление. Я увидел рану на животе Голышева, положил руку ему на грудь и неудачно попытался улыбнуться: