Соль с Жеваховой горы

– В больницу ее надо, – сказал он, – падучая у нее. Надо хоть дойти до города.

Двое солдат приподняли старуху и усадили на край подводы, где, повалившись набок, она продолжила биться в судорогах. А на лице командира конницы появилось отвращение.

– Ладно, проезжайте. Черт с вами! – махнул он рукой. Всадники расступились, пропуская длинную цепь подвод. Дети и женщины с интересом рассматривали новенькую, с иголочки, форму всадников.

Припадок старухи прошел, едва обоз пересек границы Пересыпи. Затихнув, она как мертвая лежала на боку. Веки ее были полузакрыты. Вышли к Балковской. Тут старуха открыла глаза и соскользнула с подводы.

– Здесь выйду. – Выглядела она совершенно нормально, так, будто и не было никакого припадка.

– Да куда ты пойдешь? – вскинулся солдат. – Дай хоть до больницы Еврейской тебя доведу!

– Прошло уже, – и, сунув солдату несколько мелких монет, старуха отделилась от обоза и свернула в ближайший переулок, быстро семеня. Но, едва обоз скрылся из глаз, она задрала полы обтрепанной юбки, под которой оказались новые мужские сапоги, выплюнула кусочек мыла, с помощью которого выдала пену в припадке падучей, и припустила вперед уверенным, быстрым шагом.

В конце переулка стоял черный автомобиль. Старуха постучала в стекло водителя. Оно со скрипом поползло вниз, обнажая улыбчивую физиономию в кепке. При виде старухи мужчина за рулем расхохотался:

– Зайдер! Что за вид!

– Позже ржать будешь, – Мейер Зайдер (а в обличье старухи был именно он) быстро сел на заднее сиденье машины, – давай дуй отсюдова! Умер во мне великий актер. Не своим делом я был занят в жизни.

Автомобиль тронулся с места. Мейер Зайдер снял платок, седой парик, отлепил бородавку с носа и с отвращением снова сплюнул.

– На суку эту прикоцаную наткнулся, не поверишь, – зло сказал он, – на тварь эту, Нягу.

– Они в Херсон едут, – весело ответил шофер, бывший бандит из банды Японца и друг Зайдера, – должны были с вокзала тронуть, а потом дернули конницей.

– Все ты знаешь! – зло огрызнулся Зайдер.

– Так за него цельный город говорит, – пожал плечами бандит, – говорят, шо он за Одессу вернет Котовского, за авторитет. Такие слухи ходят.

– Наше вам здрасьте… Не было беды! – пробормотал Мейер, продолжая переодеваться. Вскоре он вернул себе прежний облик. – И так в город крадучись входить… А еще с этим…

– Тут обмозговать надо. Туча тоже супротив него будет. И многие в Одессе.

– Обмозгуем, – бросил Зайдер, уставившись в окно автомобиля, за которым уже мелькали родные, знакомые улочки окраины Слободки.

Медленно и осторожно автомобиль въехал в низкие кованые ворота и, заурчав, остановился в мощенном камнем дворе. Шофер заглушил двигатель. Кряхтя, Зайдер вылез из машины и остановился перед входом в кособокий одноэтажный дом. Вокруг стояла сплошная пугающая, плотная тишина. Только изредка отдаленный собачий лай пытался ее нарушить и тут же таял в воздухе отдаленным, призрачным воспоминанием.

– Ну, до тебя ждать не буду. Серьезные люди до тебя тут, – шофер вылез из машины следом за Зай­дером, запер ключом дверцу, – обмозгуем опосля, как что. Как сыскаться, ты знаешь.

– Знаю, – Зайдер кивнул, шофер растворился в темноте. Мейер осторожно стал подниматься на крыльцо по кривым ступенькам.

Просторная, прилично обставленная комната была ярко освещена лампой под цветастым абажуром, висящим над столом, и керосиновыми лампами, стоящими вдоль стен на комоде и тумбе. За столом сидели двое: местный вор по кличке Соляк, который контролировал всю Пересыпь, заслужив это право в жестоких схватках не только с бандитами, но и с большевиками, и друг Зайдера и покойного Японца по кличке Монька Законник.

Когда-то давно, в самом начале расцвета карьеры Мишки Япончика, Монька Законник, которого тогда звали Моисей Кац, был преуспевающим адвокатом по уголовным делам, всегда выступающим на стороне бандитов. На вытягивании одесских уголовников из рук жандармов и царской охранки он здорово разбогател. Но, питая необъяснимую ничем тягу к бандитскому, криминальному миру, скоро стал своим среди отпетых уличных королей и воров. Позже Кац стал личным адвокатом самого Японца и не раз помогал ему выкручиваться в самых сложных ситуациях.

Потом случился полный развал страны, а вместе с ним заодно рухнула и царская охранка, и все международное уголовное право. К власти медленно и уверенно стали продвигаться большевики. И тогда Моня Кац сделал неверный выбор, ставший роковым для его жизни.

Вся его семья – родители, братья, сестры, жена с детьми, родственники жены покинули Одессу во время первой эвакуации, когда рухнула власть французов. А когда французы покинули город и из Одессы в далекие края стали уходить корабли, Моня Кац принял решение, а затем воплотил его в жизнь. Решение было такое: он остается в Одессе. Моня был из тех людей, для которых абсолютно немыслима была жизнь без любимого города. И действительно Одесса порождала гораздо больше таких людей, чем все остальные города, вместе взятые.