Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты

Хашем мечтает однажды не встать с этого горячего камня, хранящего теплоту всю ночь. Камень этот – его вывернутая наизнанку воздушная могила, здесь особенно глубоко спится, бездонно, прогревается каждый позвонок, каждая косточка.

Илья не чужой ему человек, но лучше бы он ехал обратно в Америку или в Москву. «Верно, что я тогда передумал, не поддался его уговорам. Он умеет уговаривать, да и не так уж трудно уговорить голодного разделить обед. Что бы я делал в Москве, в Калифорнии? Рыба, выброшенная на сушу, никогда не обретет ног, даже если всё время будет танцевать на хвосте. Илья в один месяц заскучал бы со мной, зачем ему Маугли в городе, куда с ним показаться? Он только здесь такой кроткий, а там быстро бы перешел к покровительству. Говорил, что надо ехать в Америку: там много национальных парков, почти вся страна одна большая природоохранная зона, и что стоит только немного наладить английский, как с моими навыками не составит труда стать рейнджером», – задумался Хашем и вдруг почувствовал влеченье к будущему.

«Мы жизнью с ним расходимся. Зачем мне заповедник снов в Калифорнии, когда у меня есть свое царство. Да и ему уж нечего здесь более делать. Рай не удался, его съели люди. Илья – человек не холостой, и оттого слабый. Или это я слабый и неправый? Однако же я устал. Была бы своя воля – руки бы не поднял месяц, два, три. Только бы лежал в тени навеса, читал, смотрел, пережидал бы ветер… Дожидался бы солнца, спицами лучей сквозь кровлю… Смерть усталостью сначала берет. Усталость – ласка смерти».

– Постой, давай по Кривой.

Он совсем забыл себя в пути, но вдруг ему захотелось еще и еще, полно почувствовать город, заглянуть ему в лицо, и он обеспокоился выбором маршрута.

– Зачем по Кривой, до вечера в пробке простоим, – отозвался Аббас и снова ожесточенно переключил рычаг передачи.

– Хорошо, – сказал Хашем и повернул голову, запрокинул, чтобы всмотреться в набегавшие карнизы особняка Кафара. Там, на верхотуре, куда десятилетиями не догадывался взглянуть прохожий, царила отдельная жизнь небожителей этого города – почерневших нимф и сатиров, неопорных кариатид, тщательно вылепленного фавна, неприлично подвижного, там стремительная Дафна, охваченная понизу стволом оливы, тянула вверх слабые руки…

«Илья своего добился. Весь мир ему доступен. Но без несчастья человек неполон. Жаль, что он поглощен фантомом бросившей его женщины. Вот люди, бедные, бедные люди. Любят друг друга так, что не отличают любовь от ненависти. Наносят урон размером с мир, им это будто украдкой хлеба отщипнуть. Как его утешить? Надо поговорить с его женой. Я попрошу ее. Хотя бы посмотрю на нее снова…»

– Куда ты возил ту женщину, которая приехала с американцами на экскурсию в Ширван в прошлую субботу?

– Большой новый дом напротив «Интуриста». Очень богатый, на кривой кобыле не подъедешь, – ответил Аббас.

3

…Когда Тереза стала жить в полку, казалось бы – что еще мне нужно: вот она, рядом. Но я мучился. Боялся показаться ей на глаза, чтобы не выдать себя. Меня она как будто не замечала. Теперь я ревновал ее и к Хашему, и ко всему отряду. Я ушел в Ширван на несколько дней, вы́ходил себя степью, и степь мне подсказала вернуться и прямо посмотреть ей в глаза. Перестать ненавидеть, начать уважать. Но я еще долго не был способен с ней заговорить. Я подсматривал за ней. Что она делает, как живет. Поселилась одна в половинке вагончика на Северном кордоне. Там сейчас по распоряжению Хашема оборудовался полевой стан, с тем чтобы разгрузить кордон Святого Камня, обедать на котором стало неудобно, так как работы по прочистке канала перекинулись на другую сторону озера и на обеденный перерыв ходить теперь было ближе на Северный, чтобы не идти вокруг озера четыре километра. Каждый день к Терезе приходила Сона, и они шли обжигать новые, вылепленные Ильханом тандыры, печь хлеб, скрести столы.

Один раз я пришел к ним обедать. Тереза была в джинсах и клетчатой рубахе, волосы повязаны платком. Подмышки потемнели от пота. Она стояла на раздаче и пристально на меня посмотрела, когда подошла моя очередь. Я отвернулся.

На кого она оставила Марка?

Я смотрел и удивлялся тому, как она с полужеста понимает Сону, как приветлива с егерями, удивлялся, как проворно и старательно она всё умеет делать по хозяйству, иногда, впрочем, встречаясь с трудностями (например, при замесе теста), но ловко выходит из ситуации, посоветовавшись с Соной, которая была дружна и к ней внимательна. Егеря малость ее смущались. А я соображал, что, когда мы вместе жили, питались мы по кафешкам или пиццей.

Всё разрешилось, когда на полевой стан заглянул Хашем. Он не стал обедать, а просто прошелся под навес осмотреться, поздороваться. Тереза стояла над огромной сковородкой, где шипели, потихоньку темнея от масла, кругляки баклажанов. Она густо покраснела, когда Хашем протянул ей руку, судорожно вытерла о фартук ладони и качнулась на цыпочках над плитой, когда протягивала ему пальцы для пожатия.