Солдаты без оружия

— Как-как вы сказали? Повторите!

— Только что по радио Левитан прочитал сводку Совинформбюро. Вот, послушайте, он ее повторяет!..

Шамсия побежала на кухню, вспомнив, что там у нее на огне молоко, Ориф же торопливо натягивал брюки, рубашку, на ходу застегивал пуговицы.

Ставший в те памятные дни известным всему миру Юрий Левитан сообщал, что на подступах к Москве советские войска перешли к решительному контрнаступлению, отбросили фашистов от столицы более чем на двести пятьдесят километров и развеяли миф о непобедимости гитлеровской Германии…

Ориф взглянул на стенные часы над большим цветастым ковром: они показывали двадцать минут восьмого. Умывшись, он позвонил в гараж и попросил прислать за ним машину. Побрился, оделся, наскоро перекусил на кухне.

— Странно, — Шамсия, занятая своими делами у плиты, лукаво улыбнулась. — Только что вставать не хотели, а теперь так заспешили!..

Ориф весело поглядел на жену. Сегодня у нее настроение отличное, лицо светится радостью, а в темных глазах, прикрытых густыми ресницами, словно загорелся огонек. Маленькими глотками он с наслаждением пил горячий чай, то и дело дуя на него, посматривал то на часы, то из окна на улицу: не пришла ли машина.

— Спасибо вам, Шамсия-хон, что разбудили меня! — Ориф погладил руку жены. — Знаете, что было бы, если бы секретарь горкома партии вовремя не узнал о таком сообщении?

Шамсия засмеялась, повторила слова мужа:

— Конечно, я уверена, что небо не обрушилось бы на землю!..

Орифа развеселил ответ жены, он встал и, смущенно глядя на Шамсию, подошел к ней, раскрасневшейся у плиты, чтобы поцеловать на прощание. Но тут же услышал сигнал подъехавшей машины, да к тому же вошел сын, уже собравшийся идти в школу.

— Папочка, машина пришла! — сообщил он.

Шамсия тотчас отвернулась, а Ориф, потянувшись было к ней с поцелуем, поглядел на сына.

— Быстрее завтракай, подвезу тебя в школу!

Шамсия тихо прошептала:

— Нет, Ориф, не надо, прошу вас!

— Почему? — удивился он.

Шамсия строго посмотрела на обоих.

— Неужели вы сами не понимаете? Надо ли так ребенка баловать? Сегодня вы его посадите в машину, а завтра он сядет вам на голову!.. Пусть, как все другие школьники, идет собственными ногами.

Ориф шутливо поднял вверх обе руки, будто без слов говорил жене: «Сдаюсь!» Озар же, обрадовавшись было предложению отца прокатиться, расстроился, но послушно отправился в школу пешком.

В тот день взрослые и дети, старики и молодежь, все жители Мехраба только и говорили что о разгроме немцев под Москвой, в сердцах затеплилась надежда на новые победы советских войск.

Собрания и митинги, повсюду прошедшие в те дни, останутся, знал Ориф, в памяти людской навсегда: от души радуясь первой большой победе, они будут вспоминать о ней всю жизнь, расскажут о том дне своим детям и внукам…

Принимая участие в таких митингах, Ориф чувствовал неподдельное волнение, ощущал какой-то особый трепет. Говорили люди не ради красного словца, он хорошо понимал это, слова их были искренними: чем только могли, они хотели помочь Красной Армии, и нередко сразу после окончания такого митинга появлялись новые добровольцы, одни записывались в действующую армию, другие — в трудовую, третьи заявляли, что всей семьей, с женой и трудоспособными детьми придут на завод и заменят ушедших на фронт.

И каждый раз после такого митинга Ориф, хотя ему и не было особенно приятно это воспоминание, мысленно возвращался к недавнему разговору с Амактурой, укоряя себя за то, что столько лет делил с ним хлеб-соль, уважал его как человека умного, делового, доброго и порядочного, не подозревая, что это только маска и за всем этим скрывается обыкновенный эгоист, лицемер да просто трус. В самом деле, думал он, мужчину, наверное, надо испытать на поле боя, только тогда и поймешь, что он представляет собой. Теперь, когда Родина переживает тяжелые, грозные дни, многие пройдут через горнило войны, и тогда-то само собой и прояснится, кто настоящий человек, а кто нет.

Центральный Комитет Компартии республики и обком партии поручали горкому в десятидневный срок закончить мобилизацию и отправить на Урал полторы тысячи человек; трудовая армия Мехраба, к сожалению, подумал Олимов, такой численности еще не достигла. Он пошел к Носову.

…Григорий Михайлович Носов, первый секретарь горкома партии, был крепко скроенный человек, высокого роста, с крупными чертами лица. Серые улыбающиеся глаза в ореоле рыжеватых бровей и ресниц, густой ежик волос на голове придавали его лицу какое-то детское выражение, особенно когда он чему-нибудь удивлялся. Голос его, не вязавшийся с этим выражением, — низкий, внушительный. Он был непоседлив и постоянно двигался по кабинету, то и дело подходя к собеседнику.

Вот и теперь Носов легко поднялся, предложил Орифу папиросу. Оба молча задымили.