Солдаты без оружия

— Наверное, какой-нибудь новый аксакал на нашу голову! Кого у нас теперь в избытке, так это аксакалов!..

— Да что вы такое говорите? — удивленно воскликнул Олимов и положил несколько кирпичей, валявшихся тут же, друг на друга, прикрыв их сверху подвернувшейся под руку дощечкой, подсел в круг этих оборванцев поближе к огню.

Все удивленно уставились на него, задетые, видно, такой бесцеремонностью пришельца.

— А то нет! — продолжал киргиз, поглаживая длинными худыми пальцами редкие свои усы и бороденку. — Тут уж говори не говори…

— Кого, например, вы считаете аксакалом? — полюбопытствовал Олимов.

— Ну, возьмем хотя бы сегодняшний день, — покашлял киргиз. — Вот ты говоришь, одиннадцать часов, а ведь до этого времени, кроме тебя, уже четверо здесь побывало! Руки в брюки, этак важно туда-сюда походили-походили, выматерились на старшину, бригадира, да только мы их и видели!..

Большинство собравшихся, подумал Олимов, знает тюркский, поэтому спросил по-узбекски:

— А, кстати, где ваш старшина и бригадир?

— Э… э… ребята, так он же наш, мусульманин! — обрадованно заговорили все разом, неожиданно начав приводить себя, насколько это было возможно, в порядок, потом потеснились у костра, уступая место Олимову.

— Кто их знает! Неудивительно, если опять ушли куда-нибудь, на запах! — высказал предположение пожилой, сухощавый и длинношеий узбек, одетый в два, один на другой, старых мелкостеганых халата из зеленоватого вытершегося бекасаба поверх гимнастерки, обмотавший голову и уши шелковым платком поверх тюбетейки.

— На запах? — переспросил, не поняв, Олимов.

— Да! То есть за этим проклятым самогоном! — объяснил киргиз.

Внимательно всматриваясь в сидящего на корточках молодого человека в гиссарской тюбетейке, пришивавшего пуговицу к ватнику, Олимов спросил его на таджикском:

— Вы, товарищ, вроде бы из моих земляков?..

И вновь Олимов удивил всех, особенно юношу в гиссарской тюбетейке.

— Угадали! Из самого центра Гиссара! — ответил за него пожилой узбек. — Очень хороший парень! Инвалид войны.

Олимов был несказанно удивлен.

— Как так инвалид войны? — переспросил он.

— Да так вот случилось, был тяжело ранен в первые дни войны в крепости Брест, — объяснил сам гиссарец, — а в сентябре, после госпиталя, призвали в трудовую армию, одна нога после ранения хромает: для действительной службы уже не гожусь… Да здесь таких немало, что вы удивляетесь?

— Как вас зовут, товарищ?

— Меня? — переспросил таджик. — Меня Абдурахим Саидов…

Олимов перезнакомился со всеми, представился сам. Те, кто находился здесь, около костра, как и еще сотни других, прибыли сюда в числе самых первых призывников трудовой армии. Это о них, вспомнил Ориф, говорил усто Барот тогда, в Мехрабаде, незадолго до отъезда, на встрече с партийными и советскими работниками города: из-за отсутствия теплой одежды, нехватки продуктов питания и сносного жилья одни поморозились здесь, другие серьезно заболели и были официально отпущены врачами домой.

Многое еще узнал Олимов в тот день: о не вовремя поставляющихся стройматериалах, половины которых, если они и привозились, на месте недосчитывались. Часто рабочие целыми днями сидели без дела по своим вагончикам, постоянны перебои с питанием, пропадают стройматериалы, затянулось возведение корпусов общежития трудовой армии, и вообще очень сомнительно, что строительство это может быть завершено в ближайшее время…

Олимов вытащил пачку «Беломора», предложил всем, но папиросу взял только гиссарец, остальные, поблагодарив, отказались.

— Многие употребляют здесь нас, — объяснил Абдурахим, прикуривая от уголька.

— Откуда же нас достаете? — поинтересовался Олимов.

— Присылают время от времени из дома вместе со сдобными лепешками, сушеными фруктами, — пояснил пожилой узбек.

У Олимова было желание поговорить с людьми еще, порассказать подробно о том, как живут трудармейцы в Каменке, приехавшие на Урал позже этих отрядов, но внезапно в дверном проеме появились двое полупьяных верзил в грязной одежде.

Подойдя к костру, они тотчас стали приставать к тем, кто сидел около него.

— Ты, Суюнбай, приехал сюда работать или ноги греть? — накинулся один на киргиза.

Под стать ему вел себя и другой.

— Всех этих лентяев надо гнать отсюда в шею! — куражился он над товарищами.

Ориф, сидевший к ним спиной и потому еще не замеченный ими, в ярости обернулся:

— Кто дал вам право так разговаривать с рабочими? Оба примолкли, уставившись на него бессмысленными глазами.

— Разрешите узнать, кто вы такой? — спросил Орифа крупнолицый, светло-русый мужчина.

Олимов представился.

— А вы кто? — поинтересовался в свою очередь тот.

— Я старшина трудового отряда, — нехотя ответил светло-русый, — Собитов Зайнулло.

— А я прораб, Кривоногов Илларион Егорович, — поспешно проговорил второй, среднего роста большеглазый мужчина.

— За ваш вид и подобное отношение к людям и делу вас самих давно пора гнать отсюда в шею! — едва сдерживая гнев, сказал Олимов. — На что это похоже? А? Посмотрите, в каком состоянии у вас люди и что делается на участке?!