Солдаты мира

— Может, я чего-то не понимаю? — спросил сегодня Семаков. — Перед обедом построил гвардейцев, а у них шинели неровно обрезаны. У Божко каблуки сбиты. Сколько можно говорить об этом! В армии, Хайдукевич, много скучного, такого, что никак делать не хочется, а надо. И оружие чистить, и за сапогами следить, и дневальным стоять. Десантные войска — это не только голубой берет, прыжки и ваше каратэ или регби. И даже не грамотно написанные бумаги… Вы слушайте, слушайте, не делайте вид, что вам все это давно известно… В воскресенье пришел в казарму, вижу: гвардейцы вместо того, чтобы подворотничок свежий подшивать или к политзанятиям готовиться, в щелчки шашками играются. Неужели дела серьезней нельзя найти разведчику! А вы жалуетесь, что времени не хватает… Почему никого… никого!.. Ни взводных, ни вас не было в казарме? Понимаю, на танцах интереснее…

— Да я вообще не хожу на танцы. — Дима даже побледнел от обиды. — При чем танцы! Незачем офицеру подменять старшину! Зачем? Меня учили не так. Я должен сержантам доверять. Экзамен по педагогике я сдал на пять!

— Ну-ну, — сказал Семаков, — на пять. Это хорошо.

«Ни черта не понял, — подумал он, натягивая шапку. — Ротный…»

Если бы не жена и дети, капитан, наверное, давно бы уже жил в казарме с разведчиками, чтобы только все они были у него на виду, чтобы знал он каждый шаг каждого, чтобы чувствовал он их, как самого себя.

— Вот что, Хайдукевич, — говорит он, — нам с тобой нельзя в людях ошибаться. Мы же их из сотен выбираем. Почему их поселили отдельно от всех? Привели сюда, на третий этаж, показали койки и сказали: вот твой дом, а это твои братья… А Божко мне уже дважды соврал. По пустякам, но дважды. Он считает, что провел меня, малец. А мы его готовим для того, чтобы он отправился с заданием за многие и многие километры и сделал там все, что надо… Нас бросят первыми, первыми мы и пойдем, с надеждой только друг на друга. Ты, Хайдукевич, почаще об этом думай. Вместо танцев.

Капитан идет от казармы к штабу, размышляя о Климове, вспоминает беспомощное его лицо, стриженую голову, большие красные руки, то, как он языком слизывал слезу.

«Какой отпуск перед разведвыходом!»

«Нет, — решает Семаков, — Хайдукевич не сумел бы так поговорить с парнем. Не сумел бы. Главное, не стал бы. Служить ему еще надо, служить не один год, молодому да раннему. В двадцать лет ротный…»

«Ну-ка, лейтенант, ответь мне, почему, к примеру, Назирова не надо поощрять кратковременным отпуском? Он как огня боится твоего отпуска. Знаешь? Эх ты, братец-кролик… По их обычаю, семья должна будет его встретить таким застольем, что отцу потом полжизни работать за этот краткосрочный отпуск. А парень не хочет вводить семью в расходы. У него ведь шесть братьев и семь сестер. Тринадцать, кроме него. Это-то знаешь? Что ты знаешь? Бумажки?»

Семаков поднимается по ступенькам штаба. Гвардеец со штык-ножом и с красной повязкой отдает честь. Капитан долго смотрит на бляху его ремня, потом говорит:

— Дорогой посыльный Гапонов! Ремень у тебя висит, как на водовозе дяде Кузе, сапоги не чищены с прошлой пятницы. Что ты смотришь на меня своими голубыми глазами? Учу тебя, учу, а толку…

Он идет на второй этаж, самым лучшим образом отдает честь знамени и стучится в комнату замполита.

— Здравствуй, Иван Антонович, — поднимает утомленные покрасневшие глаза подполковник. — Ты-то мне как раз и нужен. Сидай. Ты к партконференции готов? Выступление принес? Я с докладом целые две недели сижу, голова, як казан, а розуму ни ложкы.

Семаков разводит руками:

— Так…

— Я на тебя, Иван Антонович, надеюсь.

— Вы же знаете, какой я говорун с трибуны!

— И тем не менее всегда выступаешь по делу. Скажу откровенно, тебя слушают внимательнее, чем других. Задеваешь ты именно того, кого следует. Сказав, як у око влипыв.

— Я-то готов, — улыбнулся Семаков. — Вы мне только для вступления дайте что-нибудь. Из литературы. Я хочу сказать, что некоторые молодые офицеры наше дело как игру какую-то воспринимают. Настоящей серьезности не чувствуется. Я не потому… Считают, что и так ясно, что к чему. Для чего мы служим. Подумают про себя, а подчиненным не скажут. Понятно? А это самый главный вопрос и ответ. Молодой с первого дня должен осознавать, что его учат не для того, чтоб он такой красивый и высокий в берете голубом но городу ходил или боевыми приемами приятелей удивлял. Молодой офицер…

— Это ты верно, — прикрыл глаза ладонью подполковник. — Я с тобой полностью согласен. Хотя немного пережимаешь, а? Ребята грамотные, грамотнее нас с тобой во всех отношениях, даже в этом. Твой же Хайдукевич. Очень, как мне кажется, старательный молодой офицер и умница… Слушай, Антоныч, а ты, часом, не завидуешь молодежи, а?

Капитан побледнел так, что залысины стали молочными. Убрал руки со стола и казенным голосом сказал: