Солдаты мира

«Отец, все твое пригодилось, — написал он. — Поручили делать боевой листок, потому что почерк оказался самым красивым в роте. А почерк ведь у нас с тобой одинаковый».

Ребята, кажется, приняли. Загадкой оставалось отношение лейтенанта. Семаков смотрел подозрительно.

В темноте зимнего утра левофланговый Поликарпов стучит тяжелыми подкованными сапогами. Его дыхание сливается с дыханием товарищей. Еще не пришедшие в себя после сна десантные батальоны занимаются утренней физзарядкой.

Восемь минут ходьбы.

Бег по кругу.

Тридцать пять минут упражнения на гимнастических снарядах.

Потом с гирей.

Тренировка в беге на сто метров.

Семь минут бога поротно.

Он уже знает, что гири и гантели не только в их казарме. Когда его послали в штаб, такие же помосты он увидел в кабинетах начштаба, замполита. У писарей! А у врачей стоят брусья. Врачи больше всего поразили воображение Поликарпова. Им-то зачем? Лейтенант слышал, что так даже у командующего в Москве.

С утра Поликарпов уже крутится на лопингах.

«Это такие гимнастические качели, делаешь полные обороты, понятно? А гирьки на шею ловим: слабым десантник быть не может, как не может быть парашют без купола», — написал он хуторскому другу.

За окнами темно. Все устали от криков, грохота падающих тел. Ноги дрожат, начинает кружиться голова.

Климов выходит на воздух. Кругом синий снег. Тишина. Ветер не гуляет в соснах, по-домашнему желтым светятся окна его казармы на третьем этаже.

Климов дышит чистым лесным воздухом, стараясь разглядеть в небе намек на завтрашние парашютные прыжки. Звезд нет. Тучи. Всего-то и нужно — крепкий мороз и несильный ветер, который бы сдернул с неба облака…

«Семаков не отпустит, — думает он. — Скоро разведвыход. Кто пойдет вместо меня? Ни за что не отпустит».

С утра в промерзшей БМД, не слушая спора ребят, Климов размышляет: с той минуты, как он оказался в канцелярии у капитана с Хайдукевичем, все идет навыворот.

Он никогда раньше не плакал. Слезы матери и интернатских приятелей он видел часто — плакали от него. Но его самого никто не мог заставить пролить слезу: тоска, сжимающая горло, не должна быть заметной, печаль надо носить в себе, другие не должны видеть твоего несчастного лица.

Письмо в военкомат отправлено, ему показали копию. Он поблагодарил. Но отчего капитан, глядя ему прямо в глаза, строго сказал тогда: «Без шуток, Климов!» Неужели догадывается? Чушь. Климов и сам еще не знает, что именно нужно сделать.

Ему надо домой.

Сегодня он проснулся среди ночи, сердце ныло от воспоминаний о матери, что-то тоскливое и непонятное — жалость? К кому — к ней? К себе? — сдавило горло, во рту появился металлический привкус, словно ложку лизал. «Кому мы с тобой нужны»…

Он понял в эту ночь: защитить свою мать может только он, взрослый, сильный человек, которого она все же зачем-то родила двадцать лет назад.

От этой мысли ему стало вроде бы легче, и он решился, не испытывая сомнений.

«Я приеду, — твердил он, снова засыпая, — я приеду».

Он обязательно должен появиться дома — с крепкими руками, никого не боящийся сын своей матери. Все должны увидеть треугольник его тельняшки на морозе. Чем скорее он появится там, тем легче будет матери. Он все поставит на свои места.

«Без шуток, Климов», — сказал ему капитан.

А он и не шутит.

В письме домой он рассказал о запросе в военкомат. Он был растроган своими мыслями, что все же обязательно приедет, пусть не сейчас, позже. А сестру — рука долго медлила в этом месте — мать пусть назовет в память бабки Татьяной. Бабка была добрая. И после подписи нарисовал эмблему — парашют с кораблями в стороны и вверх.

Открывается дверь, выпускает на улицу клубы дымного тепла. Выходит лейтенант и, усмехаясь, говорит:

— Плакали прыжки. Декабрь — дурацкое время.

Дима в тренировочном костюме стоит рядом с Климовым, вровень, обхватив свои плечи руками.

— Сколько здесь живу, каждый декабрь такой, — говорит он. — Ни одного еще хорошего не видел. Ты-то не знаешь, а я родился здесь. Неподалеку. — Он топчет снег стертыми кедами. — Плакали наши прыжки, Климов. Снега бы побольше. Поотбивают молодые об мерзлую землю пятки.

— Выходит, — говорит Климов, — десант выбрасывают только в хорошую погоду? Нет погоды — нет войны?

— Здравствуй, новый год, — тихо смеется лейтенант. — Такая, Климов, погода, как сейчас, — наша. Чем хуже, тем лучше. Ни одна собака не увидит и не услышит. Нам не погоды ждать, а непогоды. Разведвыход получится, не сомневайся. Но теперь ведь молодых надо бросать, им в первый раз условия нужны простые, ты же знаешь. И поменьше бы ветра, а то растащит так, что за неделю по деревьям не соберешь… Вообще-то прыжки в такое время не самое приятное в десантной службе.

— А что приятное? — спрашивает Климов.