Солдаты мира

— Что? — лейтенант становится серьезным. Он молчит, разглядывая небо. — Наверное, когда чувствуешь, что ты очень нужен, что, кроме тебя, этого никто не сможет сделать. А потом, разве ты не ощущаешь себя настоящим мужчиной? Я так думаю.

Климов пожимает плечами.

Они стоят в желтом конусе света, два рослых молодых человека, очень похожие друг на друга, почти одногодки — лейтенант и сержант, однако лейтенант ощущает себя значительно старше, потому что больше убежден в необходимости того, чем занимается сам и чему учит подчиненных, в том числе Климова. Не так давно, всего полтора-два года назад, он впервые по-настоящему ощутил вдруг себя военным навсегда, определенно почувствовал, что избрал достойный путь: военная профессия, а тем более профессия офицера-десантника, — призвание убежденных, честных, прямодушных и сильных людей.

Дима помнит, как после выпуска, перед отъездом к месту службы, лежа в одной комнате с отцом, они шептались в темноте, стараясь не беспокоить мать, заснувшую за перегородкой:

— Теперь я стал кадровым военным и еду в первый в своей жизни полк. Под мое начало дадут сколько-то там людей. Я должен, я обязан буду распоряжаться их временем, силами, управлять их настроением — ими командовать. Но у человека должно быть на это право. Имею ли его я? Мне теперь положено быть знающим, справедливым и смелым, чтобы в каждом случае оказаться состоятельнее даже самого лучшего подчиненного…

Диме хочется сказать Климову нечто такое, чтобы сразу и навсегда этот симпатичный парень, его сержант, понял то, что твердо знает сам Дима, что держит в сердце, чем живет. Диме хочется поделиться с ним самым главным своим знанием, приобретенным, почерпнутым из окружившей его жизни, от людей, с которыми он сталкивается, от доброго и работящего отца, — знанием того, зачем сам он, зачем Климов, подполковник Ярошевский здесь, зачем на голубых петлицах их шинелей парашюты с корабликами.

Еще в училище Дима прочитал слова, настолько поразившие его верностью, что теперь он считает их своими и иногда повторяет про себя.

«Со мной может случиться смертельное несчастье, — говорил человек, — оно входит в мою профессиональную судьбу. Но я бы хотел, чтобы некоторые мысли, рожденные войной и долгим опытом жизни и, может быть, имеющие общую важность, не обратились в забвение вместе с моим прахом и послужили как особого рода оружие тому же делу, которому служил и я. А я служил и служу делу защиты нашего общего отчего крова, называемого Отчизной, я работаю всем своим духом, телом и орудием на оборону живой целости нашей земли, которую я полюбил еще в детство наивным чувством, а позже — осмысленно, как солдат, который согласен отдать обратно жизнь за эту землю, потому что солдат понимает: жизнь ему одолжается Родиной лишь временно. Вся честь солдата заключается в этом понимании: жизнь человека есть дар, полученный им от Родины, и при нужде следует уметь возвратить этот дар обратно».

— Потрохами начинаешь чувствовать, что такое разведка в десантных войсках! — говорит Дима своему сержанту и чувствует, что говорит совсем не то. — Это изнурительная, но достойная работа. Это труд! За два года человека надо научить действиям в дозоре, в поиске, в засаде, научить грамотному налету… Ты что?

— Грамотному налету…

— А как же! Налет обязан быть грамотным. Ничего смешного… Слушай, Климов, — Диме кажется теперь, что он вовремя и ловко поворачивает разговор в нужное русло, — все собираюсь задать тебе один вопрос… Я к тебе как будто неплохо пригляделся…

— Я к вам тоже.

Это похоже на дерзость, но Дима знает: у Климова такое слетает с языка непроизвольно, а выдержка командиру не должна изменять.

— Значит, мы друг друга понимаем. Что ты собираешься делать после армии?

— А что?

— Могу я знать? Из любопытства.

— Работы везде много, — опять пожимает плечами Климов. — Безработицы не намечается.

— А учиться будешь?

— Может, буду, может, нет. А что?

— Где?

— Товарищ лейтенант, если вы насчет училища, то не надо. У меня дома дел — во, — он проводит ребром ладони по горлу.

Дима недовольно морщится.