Солдаты мира

Почему он выделяет сержанта среди остальных разведчиков… Он убежден в своем умении судить о людях не по их словам, к месту найденным или верно угаданным, но по глазам — понятливым у одних, добросовестно пытающимся сообразить, как у Назирова, или, что совсем плохо для попавшего в разведчики, лишь изображающим понятливость. Осмысленность взгляда, быстрота, с которой меняется выражение глаз, пускай даже иногда веселые искры в зрачках во время серьезного разговора — одно это уже привлекает Диму: с таким солдатом дело сделается, считает он.

— Мало, — говорит ему приятель-взводный. — Все познается на практике. Я о человеке сужу не по умному взгляду, а но добросовестному исполнению приказания.

— Я тоже, — легко соглашается Дима. — Но я уже заранее знаю, кто способен лучше исполнить то, что я прикажу.

Сержант Диме определенно нравится, хотя он этого никогда не показывает. Кроме того, что сообразителен, это еще и крепкий, гибкий от природы — без специальной накачки — с на редкость сильными для недавнего школьника руками, легко переносящий марши, выносливый, неутомимый парень. Быстрее других он усваивает топографические сложности, ориентируется порой не хуже самого Димы, топографа среди однокурсников почти выдающегося. Карта Климову дается удивительно легко, он аккуратен в расчетах, даже в записях. Но больше всего Дима ценит в нем несуетливость, потому что — это тоже одно из его убеждений — суетливость порождается не столько незнанием, сколько неспособностью знаниями овладеть.

— Ты пойми, сейчас никак нельзя тебя отпустить.

— Я понял, товарищ лейтенант, — обрезает Климов. — Я все понял.

«Чтобы я еще когда-нибудь перед кем-нибудь пролил слезу? Вот вам!»

— Я сделал все, что смог.

— Большое вам спасибо, товарищ лейтенант.

Дима не хочет слышать иронии.

— Все, что смог, — твердо повторяет он. — Ты человек взрослый, сам командир, сержант.

— Все, товарищ лейтенант, закончим на этом.

— Ну, а как же с моим вопросом?

— А почему вы именно ко мне с этим вопросом?

— Ну, ты толковый, умный.

— Спасибо, — Климов усмехается.

— Я серьезно. Я к тебе давно присматриваюсь, ты знаешь мое к тебе отношение. Ум в тебе завидный, физическая подготовка — дай бог каждому.

— Товарищ лейтенант, я человек недисциплинированный.

Дима делает удивленное лицо:

— Не замечал.

— А это только сам человек может знать. Я, например, все сейчас делаю только потому, что мне это нравится. А так бы… Мне повезло, что я в разведчики попал, на интересное дело. Если бы не это, я бы, может, водку пил или в самоволки бегал к девицам. Честное слово. Например, если бы я в какие-нибудь понтонные войске или в пехоту попал… Я себя знаю.

— Ну что ж, — говорит Дима, — тогда я тоже недисциплинированный… Я пошел в десантники, а не в какие-нибудь радиотехнические войска, — и возвращается в спортзал. Разговор не получился.

— Что, плачут наши прыжки? — Из темноты возникает Семаков.

«Ходит, как тень», — вздрагивает от неожиданности Климов.

— Вы о чем с лейтенантом?

— Да насчет училища, товарищ капитан. Лейтенант спрашивает…

— Ну, а ты?

— У меня дома дел много, вы знаете.

Семаков несколько секунд смотрит на Климова, потом говорит, едва сдерживая ярость:

— Дома, дома! Скажите пожалуйста! У тебя жизнь впереди! Вся жизнь! Дома… Да если бы мне в свое время такое предложили! Ты посмотри на офицеров: подполковник Ярошевский, даже лейтенант… Эх ты, братец-кролик, пороть тебя было некому, это уж точно. Заладил ерунду какую-то, слушать противно!.. Если бы мне, в твои годы! …Я в десантниках потому, что догадался: десантники — трудяги, мне здесь место найдется. Это люди, которые собой умеют управлять. Могут сознательно пойти… Ну, на все… На самопожертвование, что ли… Я же не ошибся, мой дорогой… Я же не ошибся! Я за двадцать лет это узнал лучше, чем кто-нибудь!.. И лейтенант тебя еще уговаривает! Ты же трудяга. Мы же с тобой — самые советские, впереди нас никого нет!

Зал погружен в темноту, пока не поджигают обруч. Одновременно вспыхивают цветные прожекторы под потолком; прожекторы мигают, выхватывая мечущиеся вдоль стен фигуры. Зал дрожит от криков, хрипов, стонов, свиста «мин», «взрывов», «пулеметных очередей»… Поликарпов жмется к гимнастической стенке, рядом с ним капитан Семаков. При вспышках прожекторов лица солдат кажутся безглазыми масками. Тени летят откуда-то сверху, кто-то бежит мимо, розовым сверкают холостые автоматные очереди. И крики, крики, от которых немеет затылок.

— Все понятно? — кричит Семаков.