Солдаты последней войны

– Он выдержал, Кира! Более того, прекрасно себя чувствует! Как только я сюда прилетела – сразу к нему. Заметь – к нему, а не тебе. Ведь ты с ним не ладил. А мы были большими друзьями.

– Ну, и как там твой большой друг?

– Друг оказался большой свиньей. Ему так там понравилось, что он от меня прятался по углам. Боялся, что я его заберу назад. Представляешь, его теперь зовут Максимыч, по имени теткиного мужа. Поскольку кличку Сталлоне никто не выговаривал, так и называли – собака Максима. Потом и пошло – Максимыч да Максимыч. И эта свинья с удовольствием откликается на новое прозвище. Кроме того, он заделался знатным пастухом. Представляешь, пасет коров! А в одну корову Розу просто влюбился – ни на шаг от нее. В общем, бывший Сталлоне, а нынче Максимыч обожает деревню, питается кашей со шкварками, а про «Чаппи» и думать забыл. Стал мирным, со всеми подружился и никому не собирается рвать никаких шуб… Нет, все же он – предатель. Так от меня улепетывать!

– Что ж, не такой уж он плохой парень. Пожалуй, буду в ваших краях, загляну к нему. Может, мы еще и поладим. Да… Никто не знает, где ему лучше. Иногда в деревне жизнь кажется раем. Если бы мы не боялись почаще менять города, дома, работу. Может, хотя бы в конце жизни, все испробовав и оценив, обретали свой настоящий, дом, настоящего друга и настоящее счастье. Но мы продолжаем трусливо цепляться за то, что имеем. Хотя… Жизнь всего лишь одна. А на сегодня и одного достаточно. Было бы за что цепляться. Некоторые так всю жизнь и болтаются в невесомости.

– Я тоже об этом думала.

Майя приблизилась к окну. Там в невесомости кружили пушистые хлопья снега. И, не зная за что зацепиться, они падали, падали, падали на землю. И разбивались.

– Когда я лежала там… В шикарной больнице… Меня лечили самыми новейшими препаратами, кормили самой изысканной пищей. Мне вежливо улыбались и любезно отвечали на вопросы. И меня – ненавидели. Знаешь, как нас там ненавидят? Знаешь, как мерзко и противно, когда хорошее отношение – всего лишь хорошо оплаченная видимость? А эти тупые долларовые улыбки?.. В эти минуты я мечтала о любой захолустной больнице, ворчливой санитарке, шаркающей стоптанными тапочками, хмурым усталым врачам, работающим за копейки, соседкам по палате в выцветших байковых халатиках. Зато, когда они улыбаются… Эти улыбки – самые настоящие. За них не нужно платить. И, выглянув за окно, там всегда можно будет увидеть наше солнце и наши звезды.

А я-то думал, что солнце и звезды одни на всех. Что они одинаковы. Оказывается, я ошибался.

– Тебе там было так плохо? – я нежно погладил Майю по еще теплой после сна щеке.

– К счастью, как ни дико это звучит, со мной рядом лежали очень больные люди. А болезнь всякого делает и добрее, и мудрее. Болезнь не заглядывает в карман. Единственное, что на свете интернационально – болезнь. Тем более, что, возможно, только здесь у меня есть шанс. К тому же – это честнее. Да и вообще, умирать уж лучше дома…

– Лучше вообще не умирать! – я погрозил ей пальцем. – И ты, девочка, никогда не умрешь.

– И еще я люблю зиму. А настоящая зима бывает только здесь. Чем не повод для возвращения?

– Ага! Значит, я здесь ни при чем! Всего лишь – зима…

Майя уткнулась лицом в мою грудь.

– Признайся, ты ведь не тосковал обо мне?

– Тосковать – самое бессмысленное занятие, когда нет надежды. Но я все равно тосковал.

Шарик в уголке лакал из блюдечка молоко. Все же жаль, что он не умеет мурлыкнуть.

– А что Котик?

– Котик все понял. Как, наверное, и понял, почему Сталлоне разорвал в клочья шубку аптекарши… Кстати, она как-то умудрилась устроиться в Штатах фотомоделью. Хотя… Представляешь, какой у них дефицит на смазливые мордашки, если они ухватились за нее? Впрочем, там ни в чем нет дефицита. Разве что только на красоту, мужество и благородство. Несчастная страна! Россия даже на самых тупых ставит печать одухотворенности.

– Что-то в этой дуре я такого не заметил.

– Был бы там – заметил. Россия ко всем благосклонна, – Майя тут же встрепенулась и удивленно вскинула брови. – А ты что, ее видел? Значит и ты знал… Как всегда жена обо всем узнает последней.

– Я одно знаю наверняка – Павел тебя любит.

Да уж… Моему благородству можно ставить памятник. Аж самому мерзко.

– Может быть… Любит… Но знаешь, не в этом дело. Я давно заметила, что деньги все упрощают. Даже не в бытовом смысле. И не столько в бытовом. Они упрощают чувства человека, его мысли. Вернее, принижают. Когда хочется очень простых книжек, очень простой музыки, очень простых фильмов. Ты понимаешь, о чем я? Того, где нет души, идеи, мысли. Как полигон для выработки адреналина. И, конечно, хочется очень простой любви… А Павел ведь раньше был совсем другим.

– Я знаю.