Солдаты последней войны

Он так звонко чмокнул ее в румяную щечку, что у меня аж зазвенело в ушах. Я прекрасно понимал, что Настенька совсем другая. Что люди не меняются так быстро. Что она и умнее, и тоньше. Что она нарочито ведет себя нахально и вызывающе, желая показаться намного дурнее, чем есть на самом деле. Она словно бросала вызов и Редиске, и своему прошлому, и своему настоящему. Всему насквозь лживому, подлому и душному редискиному миру, в котором ей пришлось существовать не один год. Она теперь хватала от жизни все, что попадется под руку. Без разбора, не задумываясь, жадно и торопливо проглатывая на ходу, подгоняя время, словно его у нее осталось совсем чуть-чуть. И я даже пожалел ее. Она бежала и от мужа, и от себя. Впрочем, прибежала не в лучший мир. Но, положа руку на сердце, такой она мне нравилось гораздо больше.

– Вот так, Кирка – она залпом выпила мой ликер, подперла сцепленными руками подбородок и блеснула пьяными слезами. – Вот так дерьмово и прошла моя жизнь. Но теперь… Нет…

Она решительно встряхнула ярко рыжими волосами.

– Теперь к черту все! Теперь все будет по-другому!

Я мимоходом взглянул на гориллу и засомневался, что с ним она не нахлебается. Хотя не мог не согласиться, что с ним действительно все будет по-другому.

– Конечно, Нюся, все по-другому, – Фингал ласково улыбнулся. Насколько вообще могут ласково улыбаться гориллы.

– А ты, Кира, ты думаешь… Я знаю, что ты обо мне думаешь. Думаешь, я не знаю?! Да? Хороший, добрый Кира с хорошей, доброй, порядочной девушкой…

– Не надо, Настя! – я положил руку на ее ладонь. – Ничего я о тебе не думаю. Во всяком случае – ничего дурного. Точно. И никакой я не хороший и не добрый.

– Ты всегда всех понимал, вот за это я тебя уважаю! Никого не осуждал! Хотя… Нет, пожалуй, нет. Моего муженька ты так и не простил.

– Давай не будем, Настя.

– Нет, будем! – она хлопнула ладонью по столу так, что зазвенела посуда. – Думаешь, я ничего не знаю про вашу Галку! Все знаю! И как потом он стоял на коленях перед иконой и грехи отмаливал: «Упокой ее душу…» А потом бросался к бумажнику и аккуратно, бережно пересчитывал деньги. Чтобы не ошибиться. Каждую бумажку… И кругом – деньги, деньги, деньги. На его грязных руках, в его тупой башке, в его наглых глазах. А потом опять: «Господи помоги и спаси…»

Настя в сердцах сплюнула на пол и пошатнулась. Язык ее заплетался.

– За все нужно платить, Кира. За все. И только не зелеными бумажками. Я, может, тоже плачу. Но уж лучше так… Лучше вот с ним, – она кивнула на Фингала. Тот что-то нечленораздельное замычал в ответ. – А он неплохой парень, честно скажу, очень неплохой. Хоть никогда и не молился. Зато на лесоповале работал… Знаешь, все познается в сравнении. Так вот с ним, как ни странно, я и узнала, что значит дышать чистым воздухом. И еще узнала, какое оно – счастье. Веришь?

Она дыхнула на нас устойчивым перегаром.

– Ну, Настена. Пора собираться, – горилла бережно подхватил ее своими лапами.

– Куда вы собираетесь на ночь глядя?

– Куда? – Настя посмотрела на меня бессмысленным взглядом. – Ах да, куда… Да сейчас вот поедем к Редиске и я все ему скажу. Зачем всякую дрянь тащить за собой в новый год. Пусть она остается там, в прошлом…. Со всеми долгами я намерена рассчитаться.

– Да, – промычал горилла. – Лучше оно сразу… Со всем и покончить. Так оно легче. А ты, мужик, ежели что – не стесняйся. Я в охране служу, в фирме. Так что, если кому нужно рожу начистить или того круче – обращайся, всегда готов уважить дружков моей Нюськи. Ох, она у меня – золото! И умная такая! Уж и не мечтал, что меня кто-то полюбит. Да еще такая королева!

Королева еле держалась на ногах. Ее крашеные волосы сбились в кучу, помада размазалась по лицу. Похоже, горилла ее обожал и готов был носить на руках. Что он, впрочем, незамедлительно и продемонстрировал. Настенька послала нам воздушный поцелуй на прощанье. А я подумал: неужели оно бывает и таким – счастье?

Только через месяц я узнал, что в ту же ночь Настенька и Фингал погибли в автокатастрофе, так и не добравшись до города. Так и не дождавшись Нового года. Узнал случайно, повстречав на улице Редиску. Он еле держался на ногах. И как рассказал, он пил уже с самого дня похорон Настеньки. Небритая физиономия, мутные глаза, дорогое пальто нараспашку. Сгорбившись и шатаясь из стороны в сторону, он шел по липкому снегу. И поначалу я его не узнал.

– Ты что ли, Погоцкий? – не поверил я своим глазам.

Его красное, щетинистое лицо расплылось в пьяной ухмылке.

– А… Акимов… Ну что, радуйся, торжествуй! Можешь даже сказать, что я расплатился!

Он вдруг заплакал. Как-то тоненько, изредка всхлипывая. Потом понемногу пришел в себя и рассказал о гибели жены.