Солнечный ветер. Книга третья. Фаустина

Глаза Пертинакса мечутся по полю в поисках намека на перелом. Везде бойцы: и римляне, и варвары упорно бьются, не сходя с места. Там, где германцы потеснили римлян, строй уже выровнен и даже немного выгнулся в их сторону. Теперь жмут легионеры. Однако силы маркоманнов еще не сломлены, у них остается запал, способный повернуть исход сражения в их пользу.

Должно же быть что-то, что укажет на предстоящую победу. Пертинакс неустанно ищет этот знак и тогда он отдаст команду вспомогательным войскам пойти вперед, довершить начатый разгром. Он смотрит на правый фланг, где Виндекс уже должен был сокрушить врага и прорваться в тылы к противнику. Белый конь префекта хорошо заметен среди лошадей других мастей и его трудно упустить из виду. Но что это? Пертинакс видит на поле боя белого коня без всадника. Неужели? Неужели Виндекс погиб? Не хочется в это верить. Однако успешно атаковавшие кавалерия вдруг начала попятное движение, всадники поворачивают коней и мчатся во весь опор с поля боя, словно их преследуют Фурии.²⁴

Следом за конницей из зеленой травы как из-под земли вырастают красно-синие фигуры пытающиеся догнать удиравших беглецов. Еще немного и теперь уже германцы зайдут в тыл римлянам, и Фортуна склонится к ним. Опыт, который Пертинакс приобрел за время службы, принимая участие в многочисленных стычках с врагами, подсказал ему одно-единственное правильное решение – двинуть на закрытие бреши вспомогательные войска.

И бой разгорелся с новой силой. Только к вечеру, когда поле покрылось трупами с обеих сторон, а стоны и крики заполнили все пространство, поднимаясь к небу, взывая о милости великих богов, жестокое сражение прекратилось. Трибуны доложили Пертинаксу о больших потерях, которые не позволяют двигаться вперед. Он приказал собрать тела убитых, подобрать раненых и отступать к реке. У самой переправы к нему подъехал один из центурионов, доложивший, что тело префекта претория Виндекса так и не нашли. Возможно, тот остался лежать под грудой убитых варваров.

Император Марк Антонин еще не знал о неудаче Пертинакса на земле маркоманнов, когда стало известно о кончине его старого учителя, бывшего префекта Рима Юния Рустика.

Стоики советовали избегать печаль, как чувство неподконтрольное разуму, ведь она вызывает тревогу, душевное сжатие, от того, что кажется злом. Однако она все же охватило сердце Марка. Рустик для него был таким же дорогим человеком, как и ритор Фронтон, ушедший в подземное царство четыре года назад. Сколь многих уже нет вокруг него! Как много дорогих лиц он лишился за это время!

В такие минуты рука его сама тянулась к перу, к папирусу, на котором он мог бы излить свою душу, жалуясь то ли самому себе, то ли богам, то ли манам²⁵ близких людей на тяготы жизни. Он открыл небольшой сундук, где лежали его заметки, накопленные за эти годы. Он давно уже хотел собрать их воедино, записав на листах папируса не летопись своей жизни – такое пусть пишут историки, – ему нужен был дневник, отражавший внутренние переживания и раздумья, в который, как в книгу жизни, в любое время можно обратиться за советом.

«Люди угасают навсегда хотя и приятны богам», – пишет он, пытаясь разгадать загадку мироздания. Почему они, поддерживаемые богами, уходят в небытие? Ведь они не разбойники, не воры, не негодяи, которых едва носит земля. Если есть люди приятные богам, значит боги должны их оберегать, делать так, чтобы таких в мире было большинство. Но нет. В подземное царство отправляются все: и хорошие, и плохие. В число превосходных людей, без всякого сомнения, входил Юний Рустик. Таким же был и ритор Фронтон. Помнится, он сам как-то сетовал по этому поводу, когда умер его внук.

Нет, эту загадку не разрешить, потому что боги не выбирают кого отличить – они одинаково относятся ко всем.

Вспоминая почившего человека, Юния Рустика, Марк пытается понять, что хорошего от него получил и чем ему обязан, ибо каждый человек в своей жизни обязан другим: сначала родителям за то, что родили и воспитали его, а потом тем, кто повлиял на ум и характер, кто помог в сложных обстоятельствах, когда жизнь не балует улыбкой.

«От Рустика я взял представление, что необходимо исправлять и подлечивать свой нрав, – подытоживал он, – из-за него не свернул в увлечение софистикой. Я не стал создавать умозрительных сочинений, выдумывать поучительные беседы. Как и он я не расхаживаю дома в пышном одеянии, стараюсь быть простым, где возможно. И благодаря ему стал писать обычным слогом без словесных излишеств, наподобие его писем моей матери из Синуессы.

Я также научился у него склонности к примирению с теми, кто в гневе поступил неправильно, а потом делал первые шаги, чтобы вернуться к прежним отношениям. А еще Рустик научил меня читать старательно, не довольствуясь поверхностными взглядами. Как и он я не спешил соглашаться с великими болтунами. Его же я должен благодарить за то, что познакомился с речами Эпиктета, которые он мне дал».