Солнце на полдень

Белла Григорьевна, вообще-то — наша учительница. До нового учебного года она из школы перешла к нам на работу, в детдом. Леман считает ее хорошей работницей. «Есть в ней армейская косточка!» — говорит про нее Леман. Это очень высокая похвала. Про тетю Клаву Леман ни разу так не сказал! Мы внимательно каждый раз присматриваемся к Белле Григорьевне — ищем в ней след этой военной косточки. Особенно в ее лице. У Беллы Григорьевны оно длинное и мосластое, с выдающимся вперед подбородком. Когда лепили это лицо, видно, слишком надавили с обеих сторон подбородка — ямочки от перстов так и остались на тех местах. Сверх того, этот мифический ваятель сильно при этом потянул подбородок вперед. Узкий, с горбинкой, нос — человека себе на уме. На лице всегда рассеянная улыбочка — что-то наша учительница знает, знает про себя, но никому она об этом не скажет! Улыбочка придает лицу ее хитроватый вид. Белла Григорьевна высокая и прямая, как жердь для голубятни. Нигде она не задерживается ни на минуту, всегда она — мимопроходящая. «Ребята, ребята! Дисциплина!» — только и слышишь от Беллы Григорьевны. Это ее позывной, ее лозунг, ее суть. Всегда одно и то же, если даже никого в комнате нет, если один дежурный вроде меня. «Ребята, ребята! Дисциплина!» Ее образец педагога — товарищ Полянская.

На моей обязанности дежурного еще осталась самая ответственная работа — убрать кабинет заведующего. Я уже туда несколько раз заглядывал — там сидит огромный дядька в прорезиненном дождевике. Он сильно потеет, все время вытирает мятым платком лысину и за воротом сатиновой рубашки. Гость, видно, не спешит, он так основательно расселся на стуле, так по-домашнему расставил свои толстые ноги в огромных сапожищах, что, кажется, он тут собирается жить постоем.

Я опять заглядываю в кабинет Лемана, и он говорит мне:

— Можешь убирать, мы еще не скоро.

Уборка у Лемана — не трудная. Он сам следит за чистотой у себя в кабинете. Так, для виду обмахнуть подоконник, полить цветы, подмести пол. И не поднять пыль, Леман это не терпит.

Вношу лейку и щетку — и смело приступаю к уборке. Украдкой смотрю на гостя. Видно, чей-то родственник?

— Эх, навязались вы своей затеей… Если бы не горком, ни за что не пошел бы на это! Больше съедят, чем наработают, — говорит гость, вытирая платком розовую лысину. — Да и где я их размещу, вашу саранчу?

— Не ваша это забота. У Оксаны Ивановны, в школе. Я ведь был там на месте, все выяснил… И вообще, давайте не будем! Все должно быть ясно, как говорится! Дети работают шесть часов. Дают они полнормы. Начислите им трудодни, как всем. И по трудодням расчет. Мукой, овощами, картошкой. В убытке не будете от нас, но и нас не надуйте, как говорится. Зря приехал отбиваться, товарищ Карпенко! Тебе в горкоме доверие оказано, а ты хлопот боишься. Нянька не потребуется. Свои воспитательницы с ними будут, да и сам я, большей частью. Вот за ремонтом надо будет проследить. К зиме готовиться надо. Все как из-под земли доставай. Ни стекла, ни олифы, ни гвоздей, ни жести… У тебя нет краски (Карпенко досадно машет рукой — до краски ли ему!)? Прошу паркет отремонтировать. Третий плотник приходит — «досками зашьем». Смеются: «Пар-кет!.. Вам что — балы закатывать?» При чем балы? Барам все умели делать — себе не умеем. Все кое-как, нашармака, на халтурку… А бумаг — прорва! Я не руководитель, я писарь. Сводки, отчеты, сведения, рапорты, доклады. Люди получают оклады, чтоб не дать работать никому! На рынке покупать нельзя — если не через бухгалтерию, ты вроде вора. Хотя на том рынке — все купишь, хоть аэроплан, и все по частям. А на базе того нет, этого нет! Наши снабженцы-мозгляки — когда они научатся работать масштабно, широко. Да и хозяйственник забывает о простых вещах, выполняет, а своей инициативы нет, ждет указания из центра на изготовление гвоздя, чтоб отлить сковородку!

Карпенко молчит, видать, гнетут его другие, далекие от городских заботы. Безысходная тоска в глазах его — как у дядьки Михайла… Что-то мне совестно перед родственником своим…

Я медленно вожу щеткой по полу, чтоб не поднять пыль. Из разговора мне понятно, что речь идет о нас, детдомовской братве. Неужели в колхоз поедем работать? Вот здорово! Жаль, что нельзя ребятам сказать. Кабинет Лемана — наш штаб. Все услышанное здесь равно военной тайне. Это же понятно…

— Врач имеется у вас в колхозе?

— Фельшар, — усмехается Карпенко, — и то ветеринарный. Да ничего, не жалуемся. Он и нас неплохо лечит. Грамотный, на войне санитаром был! И возле лошадей, и возле людей. Крестик даже имеет, да не носит. Боится, как бы контрой не сочли.

Рекомендация военного санитара производит должное впечатление на Лемана. В фельдшере уж Леман, конечно, найдет военную косточку!

— Бригадное питание нужно будет усилить. В райкоме мне обещали. Котловое довольствие. Приварок. Горячая пища — обязательно!

— Бычка плануем зарезать. Молоденький кладух. Мясцо будет…

— А как речушка ваша? Не грязная? С виду — одна глина?

— Не знаю. Наши ребятишки бултыхаются. Думаю, и вашим сгодится. Не прынцы… Куда конь копытом, туда и рак клешней.