Солнце над Бабатагом

— На печь горох лущить? Да вы что, Федор Кузьмич, умом рехнулись?— рассердился старик на приятеля.— Я еще всех молодых за пояс заткну. Кто против меня устоит сигналы играть?— приходя в азарт, заговорил он запальчиво.— Хотите, вот сейчас трубу на траву положу и, не держась, одними губами все ноты возьму? А вы — в отставку! Да я... а, пес с ним, что пустое толковать!— Он с досадой махнул рукой.— Да я по гроб жизни буду служить! А в гроб лягу — сам себе отбой на прощанье сыграю!..— Климов закашлялся и схватился за грудь.— Тьфу, вот привязалась, проклятая,— сказал он, переводя дух и отплевываясь.— Это все с прошлого года, как Казахбай, будь он неладен, меня подстрелил...

— Вы успокойтесь, Василий Прокопыч.-- добродушно сказал Кузьмич, помолчав,— Я ведь пошутил, а вы уж и рассердились. Оба мы старики и помрем, видно, вместе.— Он невольно вздохнул, видимо припоминая минувшие годы.

Трубач посмотрел на приятеля и ничего не сказал.

Вблизи послышался встревоженный крик.

К Ладыгину подходила высокая красивая девушка с наполовину закрытым лицом.

— Кет! Прочь! Уходите отсюда!— кричала она, махая руками.

— Что? Что такое?— спросил Ладыгин, нахмурившись.— Экий несознательный народ! Почему ты нас гонишь?

— Прочь! Прочь отсюда!— продолжала девушка.— Здесь плохо! Махау! Махау!— с убеждением говорила она.

Ладыгин и Седов переглянулись.

— Не пойму, что за «махау»?— сказал Иван Ильич, пожав плечами.

Девушка совсем откинула паранджу, и Ладыгин увидел на ее прекрасном нежном лице страшные багровые струпья, покрывшие подбородок.

— Тут что-то неладно,— проговорил Иван Ильич, с опаской покачав головой. Он приказал позвать Парду.

Юноша поднялся и быстро подбежал к командиру.

— Спроси. Я не пойму, о чем она толкует?— сказал Ладыгин, показывая на девушку, которая с напряженным вниманием смотрела на Парду.

В эту минуту из рощи вышли две седые старухи. Гнойные язвы сплошь покрывали их вздутые ярко-багровые лица. Следом за ними шел чернобородый человек с провалившимся носом.

— Махау! Махау!—гнусаво причитали они.

Парда побледнел.

— Товарищ командир, беда случился! Это страшное место... Зараза...

На добродушном лице Седова появилось выражение ужаса.

— Постой, так мы же попали в кишлак прокаженных!

— Прокаженных?.. Трубач — тревогу!— крикнул Ладыгин.

По кишлаку понеслись звуки трубы.

Бойцы вскакивали и бежали к лошадям, гадая, что случилось и почему им оставлять это прекрасное, тенистое место. — Ну и попали же мы, Петр Дмитриевич! Я, признаться, даже струхнул,— говорил Ладыгин Седову после того, как эскадрон покинул кишлак.— Хорошо еще, что нас предупредили. Да... Зря я на девушку накричал. Жаль ее, молодая, красивая — и такая болезнь пристала.

— Надо узнать, не соприкасался ли кто с прокаженными,— сказал Седов.

Иван Ильич остановил эскадрон и обратился к бойцам. Оказалось, что фуражира Пейпу угостили в кишлаке чашкой кислого молока. Теперь он, с побледневшим толстым лицом, стоял перед Кузьмйчом, который лил ему на руки розовую жидкость из плоской бутылки.

— Глаза-то у тебя где были? Неужели не видел, кто тебя угощает?—ворчал лекпом, сердито поглядывая на него через очки.— До чего жадность доводит!

Пейпа пожал плечами.

— А кто его знал, товарищ доктор? Вроде здоровый человек,— заговорил он, оправдываясь.

— Здоровый! Вот объявлю тебе карантин, и будешь ты, факт, месяц в кибитке сидеть.

— Может, мне, товарищ доктор, и внутрь принять?— спросил Пейпа, чувствуя, как его пробирает нервная дрожь.

— Внутрь?— Лекпом поднял лохматые брови.— Да ты что, ошалел? Это же сулема. Яд, одним словом. Сразу ноги протянешь. Гляди,— он показал этикетку с черепом и костями.— Ладно, хотя у меня и в обрез, но все же дам тебе другое лекарство.

Он достал из сумки склянку и, откупорив ее, налил половину мензурки.

— На. Хвати одним духом.

— Что это, товарищ доктор?— спросил Пейпа.

— Спиртус вини ректификата.

Пейпа выпил, крякнул и закрутил головой.

— Ну как?— поинтересовался Кузьмич.

— Хорошо! Еще бы немного.

— Хватит. Ну ладно, езжай,— сказал лекпом, поглядев вслед ушедшему эскадрону.

— А вы, товарищ доктор?.

— Сумку соберу. Езжай, езжай, нечего тут.

Вскочив на лошадь, Пейпа пустился вскачь по дороге. Кузьмич прикрикнул на своего рыжего мерина, который беспокойно рвался вперед, и присел на траву у высокой стены камыша.

Он не видел, как сквозь раздвинутые тонкие стебли на него злобно смотрел бородатый человек в перехваченном патронной лентой алом чапане.

Пошарив в сумке, Кузьмич достал кусок засохшей лепешки, вновь налил мензурку и прицелился на нее.

— Ай-яй-яй! И как это вы без меня?—услышал он знакомый голос.

Лекпом поднял голову. Климов насмешливо смотрел на приятеля.

— Вы что, вернулись?—спросил Кузьмич.

— А как же! Товарища нет, а я поеду? Здесь ведь опасно, Федор Кузьмич. Слышали, в шестьдесят втором полку один боец тоже так вот отстал от своих, и с тех пор не видали его... А это что—профилактика ваша?— трубач кивнул на мензурку.

— Да, да.

— Я тоже сомневаюсь, как бы мне не заболеть.

— Ну, нате.

— А вы?

— Я и так обойдусь.