Солнце над Бабатагом

— А где ваш ординарец?

— Я послал его за водой.

— Ну, когда он вернется, вы сможете взять его лошадь. До свиданья, Томас. Догоняйте меня!—Пригнувшись к луке, Шоу-саиб пустил лошадь в галоп.

— О, будьте вы прокляты!— закричал Доктенек, грозя вслед ему кулаком...

20

Маринка радостно вскрикнула. В дверях стоял Дмитрий Лопатин и, улыбаясь, смотрел на нее.

— Митя! Митенька!-—Она бросилась к нему и, чувствуя себя рядом с ним совсем слабой и маленькой, потянулась и обхватила руками его крепкую загорелую шею.

— Ты что, совсем? Теперь скоро никуда не поедешь?— спрашивала она.— Да садись же, рассказывай. Или, может быть, есть хочешь? Я разогрею?

— Нет, есть я не хочу. По дороге курдюком закусил,— отказался Лопатин, опускаясь на стул,—А вот рассказывать — даже не знаю, с какого конца начинать, столько было событий...

— А ты по порядку.

— Прямо не знаю, с чего бы начать?..— Лопатин задумался,—Во-первых, мы там баню построили. Приучили людей мыгься в бане. Во-вторых, медпункт организовали. Я там был за главного врача.

— Надо же!

— Там одна женщина была, Фульгара. У нее в прошлом году какой-то бандит бурдюк с катыком порубил. Ну, а мы у нее сына спасли. Раненый. Так она у нас первым агитатором была против антисанитарии. А сын ее Абильджан поехал по разнарядке учиться на фельдшерские курсы. Он у меня на медпункте лучшим помощником был. Очень смышленый.

— Нет, ты совершенно невозможен, Дмитрий! Неужели ты не можешь рассказывать по порядку?!— возмутилась Маринка.

— Могу. Только ты мне не поверишь, Мариночка, что я тебе скажу.

— Что такое?

— Я у одной роженицы ребенка принимал.

— Да ты что, смеешься?!

— Очень даже просто. И ничего смешного нет.

— Нет, серьезно, Митя. Как ты это мог?

— А вот послушай.— Лопатин взял папиросу, закурил и, посматривая на жену, начал рассказывать.

После излечения Абильджана слава о нем,- как о знаменитом враче, разнеслась в горах. Однажды ночью к нему прискакал молодой дехканин. Заливаясь слезами, он стал умолять спасти его жену, которая никак не может разродиться.

— Нет, ты понимаешь мое положение?— пожал широченными плечами Лопатин.— Человек верит з меня. Мог ли я ему отказать?

— Но какое ты имеешь отношение к повивальному делу?

— Сам не знаю. Но я все же поехал. Конечно, сначала заглянул в медицинский справочник. Приезжаем. А она и вправду кончается. И глаза под лоб уже закатились.

— А бабки где были?

— Какие бабки?

— Повивальные. Которые детей принимают.

— Были там какие-то суматошные бабки. Только друг другу мешали. Одним словом, полная паника. Я дал ей понюхать нашатырного спирта. Она глаза открыла, посмотрела на меня и, видно, здорово испугалась. Все же- я дядя здоровый. Стою — рукава засучил. Соз-сем как разбойник. Только что ножа за поясом не было. Вот она испугалась и родила. Гляжу — мальчишка. Петух. И такой, знаешь, хорошенький. Только на старичка немножко похожий.

— Ну, знаешь, это тебе просто случай помог.

— Какой там случай... Нет, случай у меня действительно был. Один боец на словесных занятиях зевнул, да так с открытым ртом и остался. Вот было волынки! Кричит, мычит что-то. Хорошо там нашелся один костоправ и вправил ему челюсть на место. Ну, а в остальном все в порядке. И если ты ничего не имеешь, то я немного засну. Всю-ночь ехали. А дороги-то, сама знаешь, какие...

В этот же день, возвратившись из очередной боевой операции, эскадрон Вихрова получил неожиданный отдых при тыловой части полка.

Бойцы наконец-то вымылись в бане, пообчистились, подлатали обмундирование и теперь отдыхали в ожидании концерта, подготовленного полковым клубом.

Несколько человек, в том числе Харламов, Сачков и Кузьмич, сидели под тутом и покуривая тихо беседовали.

Разговор шел об отставшем в походе красноармейце Козлове. Собственно, тот был сам виноват, потому что нарушил приказ не выезжать из рядов. Все же бойцы были уверены, что высланные по дорогам разъезды наймут потерявшегося.

— А я вот что скажу,— заговорил хмуро Кузьмич.-— Поделом вору и мука. Факт, сам виноват. Не надо было своевольничать: Пусть теперь походит, поищет. Из-за одного человека сколько всем беспокойства!—он скомкал старые портянки и, размахнувшись, бросил их в сточную яму.

— Зачем это вы, товарищ лекпом?— изумился Сачков.

— Чего?

— Портянки бросили.

— Да ну их! Рваные.

— Зашить можно.

Кузьмич покосился на Сачкова, которого знал как доброго, но чрезвычайно прижимистого человека, берегшего на случай каждую тряпочку.

— Ну и скупой же вы, взводный! Я еще таких, факт, не встречал!

— Скупость — не глупость! А вы, как я полагаю, так-то вот пробросаетесь. Останетесь без ничего,— сказал Харламов.

— Правильно,— подтвердил Сачков.— Не беречь плохого — не будет и хорошего.

Они помолчали.

— А что это, братцы, нашего комэска не видно?— вспомнил Сачков.

— В саду спит. Болеет,— сказал Харламов.— Тут из штаба пОлка Кондратенко требовали. Так я, стало быть, комэска не побудил. Сам послал. Нехай отдыхает.