Солнце над Бабатагом

Абдулла, подгоняя коня, со страхом посматривал на Ташмурада, который был приставлен следить за поведением обоих братьев, и прислушивался, не раздастся ли впереди столь ненавистное для его уха щелканье выстрелов. И Абдуллу и Рахима все же несколько успокаивало то обстоятельство, что во время первой стычки с «неверными», происшедшей два месяца тому назад под Байсуном, насильно навербованная факир-бечора, как их презрительно называла байско-басмаческая верхушка, не желая воевать, сразу же разбежалась, и Энвер-паша придумал для оставшихся другое занятие. Оставаясь во время боя в тылу, факир-бечора должна была производить для устрашения противника невообразимый шум: кричать, бить в бубны, трубить в карнаи, гикать, свистеть и, поднимая страшную пыль, переезжать большими массами с места на место.

— Ух,— тяжело вздохнул Абдулла,— огонь жажды грызет мою грудь.

— Подожди, не то еще будет,— хмуро сказал Рахим, повернув к брату свое широкое медно-красное лицо, покрытое черными потеками пота.— Сейчас проклятые баи заставят нас глотку драть!

— Вы что, палок захотели?—тихо спросил Ташмурад. Он поднял голову и кивнул на ехавшего впереди курбаши Чары-Есаула, который, насторожив ухо, прислушивался к их разговору.

— А нам не привыкать. На байских палках росли,— понизив голос, заметил Рахим.— Если пересчитать, сколько уже я за свою жизнь получил палок, то у всех моих дедов и прадедов не хватит пальцев на руках и ногах.

— Шариат велит нам быть терпеливыми и подчиняться богатым,— миролюбиво заговорил толстый Абдулла.— За это мы на том свете будем есть сладкий плов и красивейшие девушки будут услаждать нашу райскую жизнь. Это мне читал сам ученый человек, мирза Мумин-бек. Поэтому я терпелив. Хотя...— Он не договорил. На его полном, сразу вдруг побледневшем лице появилось выражение ужаса: впереди ясно послышался сухой треск ружейного выстрела.

Колонна остановилась.

Вытянув шею, Ташмурад видел, как вдали, где в солнечной дымке трепетали тополя кишлака Оби-Дара, рассыпаясь веером по плоскогорью, скакало несколько всадников в разноцветных халатах. Вот под одним из них вздыбилась лошадь, и всадник, опрокинувшись па спину, медленно вывалился из седла.

Позади Ташмурада послышался быстрый конский топот. Юноша оглянулся.

Обгоняя остановившуюся колонну, мчался большой отряд всадников со знаменами и значками.

Впереди скакал Энвер-паша. На нем был френч, бриджи, высокие, шнурованные до колен желтые сапоги с блестящими шпорами и красная турецкая феска. Солнечный луч ярко отсвечивал на его никелированной сабле. Под Энвер-пашой шел ровным галопом, высоко вскидывая передние ноги, белый арабский жеребец с розовыми ноздрями.

Позади него рыжебородый имам вез большое малиновое знамя с вытканным золотом полумесяцем и арабскими письменами. За ним длинной вереницей скакали всадники в красных чалмах. Это была личная гвардия Энвер-паши, состоявшая из восьмисот видавших виды матерых турецких бандитов. За ними, сотрясая землю, мчался на диких, лошадях отряд киргизских баев. Они подбадривали себя визгом и грозным криком: «Ур! Ур! Клыч! Клыч!» Необъезженные жеребцы ржали и рвались, но всадники сдерживали их в рядах. Киргизских баев вел Давлет-Минг-бей, владелец тысячных табунов, тучный великан с непомерно маленькой головкой и толстыми губами. Замыкал колонну принявший магометанство белогвардейский офицер Пименов, маленький невзрачный человек с худым рябоватым лицом. С ним шло несколько сот головорезов, навербованных в кабаках и на базарах Каршей и Кагана.

Сквозь медленно оседавшую пыль Ташмурад видел, как Энвер-паша, укрыв свои отряды в низине, слез с лощади, в сопровождении Штаба поднялся на сопку и стал смотреть в бинокль. Потом Ташмурад увидел сбегавшего вниз человека в белой папахе, который, вскочив в седло, поскакал к остановившимся в отдалении толпам факир-бечоры.

Подъехав к Чары-Есаулу, всадник в белой папахе быстро сказал ему что-то. Курбаши кивнул головой и, подкрутив черные жесткие, как щетки, усы повернулся к толпе.

— Эй вы, вояки! Орать так, чтобы вас услышали в Самарканде!—грозно крикнул Чары-Есаул.— А не то...— Он, подняв руку, выразительно помахал плеткой.— А ну, начинай!

Многоголосый вопль пронесся над полем. Забили бубны. Заревели карнаи.

Чары-Есаул подал знак и повел толпы вскачь. Тучи Выли поднялись над долиной.

Перейдя к левому флангу, факир-бечора по приказу Курбаши вновь подняла оглушительный шум.

— Ты что ревешь, как ишак?— сердито крикнул Рахим Абдулле.— Совсем оглушил!

— Попробуй не покричи! У меня до сих пор спина чешется!—запальчиво возразил Абдулла и, поймав себе выразительный взгляд Чары-Есаула, вопил еще громче.

— Байский прихвостень,— тихо сказал Рахим, бросив на брата полный презрения взгляд...