Солнце над школой

А то чудилось мне, что, ныряя с вышки, я врезался головой в илистое дно и завяз в нем. Кругом зеленоватая вода, плавают рыбы и недоуменно разводят плавниками: «Вот попался так попался! Ведь не вылезет». Воздуха уже не хватает, в висках стучит, хочется кричать, но нельзя: кругом вода.

Утром меня разбудила мать и сказала:

— Алик, ты не ходи сегодня в школу.

Мне и раньше очень не нравилось мое девчоночье имя, и поэтому я пробурчал:

— Не зови меня Аликом! И так все смеются.

— Хорошо, хорошо… — еле заметно усмехнулась мать, и лицо у нее стало грустным, как будто она потеряла что-то очень ей нужное и дорогое. — У тебя же огромная шишка. Полежи сегодня.

Впервые мать оставляла меня дома. Это показалось подозрительным, и я пробурчал:

— А чего — шишка? Нормальная.

— Какая же нормальная? — всплеснула руками мать. — Ведь ты всю ночь стонал и метался.

— Да уж, стонал… — обиделся я.

Я твердо помнил, что во сне я все время молчал. Ведь когда увязнешь головой в ил, не очень-то покричишь. Мать всегда что-нибудь придумает. Но спорить с ней уже не хотелось — все-таки приятно проболтаться денек-другой на положении больного.

Мать ушла на работу и оставила возле кровати блюдечко моего самого любимого сливового варенья. Когда оно кончилось, стало как-то не по себе. Я начал вспоминать всю свою жизнь, потом подумал об Але, о ребятах и почувствовал, что бока болят, голова гудит и вообще все плохо.

Я поднялся с постели и сразу понял — сидеть дома не имею права. Ведь если не идти в школу — и ребята, и главное, учителя и директор поймут, что я заболел после вчерашнего. Тогда все Алькины хитрости откроются.

Но еще до начала уроков я пожалел, что пришел в школу. Ребята даже из чужих классов подходили ко мне и осматривали шишку, а некоторые даже щупали ее руками, качали головой и с легкой завистью говорили:

— Вот это да-а! Здорова́!

Шишка действительно получилась удивительная. Огромная, сине-багровая, с голубоватым и светло-желтым отливами, она торчала, как боевой рог.

Женька долго смотрел на нее и разозлился:

— И ты еще говоришь, что играл в футбол!..

— А тебе, собственно, какое дело? — спросил Юра, который все время крутился возле меня.

— А такое, что врать не нужно!

— Не ты же соврал!

— Я-то не соврал, а вот нашлись такие, что соврали и весь класс подбили.

Тогда с места поднялась Луна и спросила:

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что ты трепачка! То, что у нас не класс, а собрание трепачей! И я, как староста, все равно выведу вас на чистую воду!

И тут случилось то, чего мы не могли ожидать: те самые ребята, которые вчера не были на труде, и даже еще несколько таких, которые были, вдруг напали на Альку и на всех нас. Они, как и Марков, стали кричать, что мы поступили нечестно, что мы только мешаем им заниматься как следует.

— Смотри, какие сознательные стали! — удивленно пробурчал Юра. — И всего только за одну ночь.

Пока мы ссорились, Аля молчала. Потом она крикнула:

— Стойте, ребята! Ведь вы забыли, что я сделала это для спасения Ивана Харитоновича!

— Спасения? — взвился Марков. — Неужели ты думаешь, что его могли снять с работы за то, что этот хулиган наставил себе шишку? Ты не Ивана Харитоновича спасала, а своего ухажера. Это же все знают.

Стало очень тихо. Я чувствовал себя, как во сне: вначале полетел куда-то вниз, потом в сторону… Но до своей цели — ненавистного Женькиного лица — я не долетел. На одной руке у меня повисла Луна, а на другой — Юра.

— Не связывайся с ним, — убеждал он.

— Не трогай его, Громов, — сказала Алька. — Я сама знаю, что делать.

Бледный Марков прижал кулаки к груди. Все по-прежнему молчали, и Женька не заметил настоящей опасности. Сзади подошел Шура Нецветайло, схватил его за шиворот и молча поволок к двери.

Должно быть, от неожиданности Марков вначале просто волочился, как кукла, а потом стал дергаться и хрипеть:

— Пусти!.. Все равно будет известно! Пусти!..

— Сейчас за дверь выброшу, а потом пущу, — добродушно ответил Шура. — Тогда извещай кого хочешь.

Он закрыл за Марковым дверь, отряхнул руки, точно они были в муке, и подошел к Чесныку, который все время стоял в сторонке.

— Тебя тоже выбрасывать или ты сам пойдешь?

— Да нет, ребята… Я же ничего такого…

— Я спрашиваю… тезка? Сам пойдешь или выбросить?

Чеснык облизал губы и недобро взглянул на меня:

— Ладно. Я сам пойду. Но мы еще посмотрим…

И он медленно, точно нехотя, вышел из класса.

Тогда из-за парты поднялась Аля Петрова:

— Вот что, ребята! Женька хоть и паршивый человек, а прав. Я пойду к директору и все расскажу сама, — и выбежала из класса.

Нецветайло шумно вздохнул и уныло произнес:

— Выгонят меня из школы… — Он пожал широкими плечами и почесал пятерней в затылке. — Что матери скажу?..

Ему никто не успел ответить, потому что прозвенел звонок и в класс вошла Елена Ивановна с огромной кучей тетрадей под мышкой. Она положила их на стол, вытерла платочком лоб, а потом уж, как всегда, слегка насмешливо сказала:

— Вы что же не на местах?

Растерянные и смущенные, ребята стали рассаживаться по партам, и Елена Ивановна добродушно посматривала на них. Когда все успокоились, она спросила: