Солнце над школой

— А он поморщился и сказал матери: «Не нужно было тебе запутывать в нашу историю детей. Ведь, если честно сказать, этот самый Олег меня и толкнул сюда».

— Я? Толкнул? Его? Он так и сказал?

— Да! Так и сказал. И предложил матери: «Пойдем в другую комнату, потолкуем». О чем они говорили, не знаю, но только слышала, как мама заплакала и громко сказала: «Я сейчас же пойду к ней и извинюсь. Сейчас же». Но она никуда не пошла…

Я начал вспоминать, что было между мной и дядей Мишей. Ту единственную встречу с ним на пирсе я запомнил до мельчайших подробностей. Даже помню, в чем официантка была одета: в цветастом платье. Но понять, чем я подтолкнул дядю Мишу и куда, я так и не смог. Просто он, наверное, имел кого-нибудь другого в виду или что-нибудь перепутал. Я уже давно заметил, что взрослые многое понимают не так, как нужно. А дяди Миша хоть и хороший человек, но все-таки взрослый.

Чтобы не запутаться в этих рассуждениях, я спросил у Луны:

— Выходит, станки — это ваша тайна?

— Ну да! — обрадовалась она. — Ты только, пожалуйста, не сердись, — ты слишком обидчивый. Но получилось так. Шурина мать работает крановщицей на шихтовом дворе — там, где лом превращается в ломь. Она заметила, что к ним часто привозят старые станки. Их разбивают и загружают в мартены. Она и подумала, что, может быть, их стоит приспособить для нашей мастерской. Она, оказывается, очень хочет, чтобы Шура стал токарем. Вот мы с ним и ходили смотреть на эти станки, а потом пошли к директору и все ему рассказали. Дмитрий Алексеевич просил нас о станках не болтать: «Получим, тогда и разговаривать будем». Вот и всё.

Действительно, все объяснилось очень просто, и говорить нам уже было не о чем. Хотя это неверно. Я просто стеснялся начинать важный разговор, не зная, что из него получится.

В это время мы дошли до переулка, где нас поджидали родители.

Все начали прощаться, и мама приглашала Петровых к нам в гости. Алина мать все время повторяла, что она очень виновата, и просила, чтобы и мы пришли к ним посидеть.

Не договорившись ни до чего путного, все разошлись. Тут только я заметил, как холодно и противно на улице, и поспешил домой.

— Ты чего так разбежался? — миролюбиво сказала мать.

Но я ничего ей не ответил и уже недалеко от дома спросил:

— Выходит, со мной все в порядке?

— Выходит, горюшко ты мое горькое, — вздохнула мать, засмеялась, а потом поинтересовалась: — Ты не знаешь, почему родители Петренко никогда не ходят на собрания?

Я не знал этого, а мать сказала:

— Как это печально, Алик… Олег, Олег! — быстро поправилась она. — Очень мне жаль этого мальчика.

— Какого? — не понял я.

— Вот этого вашего Чесныка. С ним, видимо, творится что-то неладное.

Когда мои неприятности почти окончились, я мог подумать и о Чесныке. И в самом деле, он мне всегда казался странным: то загнанным, то отчаянно смелым, то честным и компанейским, а то просто жуликом.

— Двойной он какой-то, — сказал я.

— Возможно, — задумчиво согласилась мать. Потом она положила руку мне на плечо и спросила: — Но ты, Олег, все понял? Как следует?

Если говорить честно, я еще очень многого не понимал, но, побоявшись очередной нотации, буркнул:

— Конечно, понял.

Ужинал я быстро и даже не стал читать, а скорее юркнул в постель: мне очень хотелось побыть одному и немного помечтать.

Глава 27. „Говори только правду!“

Утром я как угорелый помчался в школу, но пришел слишком рано — никого еще не было. Тогда я двинулся в слесарную мастерскую.

Петр Семенович уже возился возле тисков.

— Ты чего так рано? Напильники дочищать пришел?

— Можно и дочистить, — ответил я и стал раздеваться.

Но инструктор решил:

— Не стоит начинать перед уроками — испачкаешься. Слыхал насчет станков вчера?

— Слыхал.

— Ну и как?

Тут меня будто озарило, и я сразу сказал как раз то, что нужно было сказать:

— Вот за этим я и зашел, Петр Семенович. Возьмите нас в бригаду. Мы, честное слово, будем хорошо работать.

— Кого это — нас?

— Ну меня, Грабина и Нецветайло.

— Ага… А как насчет Петровой? Ты что, против нее?

— Да нет, что вы… — покраснел я и отвернулся: — Просто она же… она же… девчонка.

— Вот и дурак, брат! — сердито засопел Петр Семенович. — Эта девчонка вам всем сто очков вперед даст. Она у меня и так, можно сказать, заведующая инструментальной кладовой. Да еще и сверловщица отличная, вероятно, из нее выйдет…

Мне было очень стыдно, и потому я протянул:

— Так я не в том смысле… Мы же в слесари просимся…

— А-а, — сразу поостыл Петр Семенович. — Ну об этом, брат, другие, постарше тебя, подумают. А в бригаду я вас возьму, но с уговором: чтобы учеба от этого не страдала. А то получите двойки, а списывать начнете на меня: «В мастерской работали, не успели уроков выучить!» — передразнил он кого-то.

Я пошел в класс. Ребята сказали, что я правильно решил, записав их в ремонтную бригаду. Но тут пришла Аля и все испортила.

— И что вы за слесаря? — засмеялась она. — На станках знаете какие огромные детали? Вы их не поднимете!

Юра рассердился и чуть было не полез драться. А Нецветайло зашел сзади Альки, взял ее под локти и крикнул:

— Держись!