Солнце сияло

— И за то мы его и запомним, что он был единственным в своем роде, продолжил Фамусов, снова оглядывая нас всех. И снова на Арнольде с Ларисой взгляд его задержался дольше, чем на остальных. — Год рождения новой России!

Водка ртутным шаром прокатилась по пищеводу и ухнула в желудочное бесчувствие, чтобы начать оттуда свой невидимый и жадный путь в кровь.

— У, как ты, — произнес у меня над ухом голос Иры. — Только не надирайся.

— Ни в коем разе, — отозвался я.

Надираться — это не входило в мои намерения. Я только собирался откочевать в другую систему координат. Отключить себя от всех — и получать кайф от самой этой отключки, не завися от того, что происходит вокруг.

До поздравительной речи главы государства по телевизору мы с Фамусовым сумели закатить в себя еще по одному ртутному шару.

— Санька! — стервозно произнесла у меня над ухом Ира.

Я похлопал ее под столом по колену: будь спокойна!

«Филипс» на дымчато-прозрачном стеклянном столике полыхнул экраном, глазу на экране была мгновение явлена новогодняя елочно-снежная заставка и тут же исчезла, сменившись изображением одутловатого мужикастого человека, бывшего теперь нашим главой.

— Меня, представляешь, хотели загнать сегодня на ночное дежурство, склоняясь к моему уху, зашептала Ира, когда мужикастый человек на экране, немигающе глядя перед собой, приступил к своей речи. — Пришлось просить папу, чтобы вмешался.

Она работала редактором в программе, которая ни сегодня, ни завтра не выходила в эфир, ее редакторское присутствие ночью явно не требовалось, похоже, ей просто хотели досадить.

Об этом я ей и сказал, — так же шепотом, как и она мне.

— Ой, я и не сомневаюсь, конечно! — отозвалась Ира. — Из-за того, что я дочь своего отца. Главное, до того не хотелось папу просить!.. Но с тобой хотелось быть больше, — добавила она, вдув мне эти слова в самое слуховое отверстие и в завершение одарив его горячим и влажным тычком языка.

Так, то она дыша мне в ухо, то я ей, мы пережили речь нашего главы, не заметив, как она кончилась и на экране появились державные часы Спасской башни. Колокола курантов начали положенный перезвон, и тут обнаружилось, что шампанское не открыто. Я схватил бутылку, под последний звук колокольного перезвона содрал с горлышка золотую фольгу, под первый удар полночного боя принялся откручивать проволочную корзинку, под какой-нибудь пятый начал раскачивать пробку… выпускать потихоньку напирающие газы было уже некогда, и я дал пробке громко взлететь к потолку. Но выхлестнувшую пенную струю умело встретил подставленным фужером Фамусов, и на двенадцатый удар мы все сумели благополучно сойтись шампанским в стеклянном звоне.

Шампанское после водки — это, конечно, было непристойностью. Все равно как поверх брезентовой робы натянуть нижнее белье из батиста. Но все же я влил его в себя, и сразу весь фужер, не отрываясь, — сколько было налито.

— Молодцом! Управились! Поспели мы к двенадцатому удару, — ставя свой фужер с пригубленным шампанским на стол, благосклонно поблагодарил меня Фамусов.

— Ой, я так боялась, что не успеем! — с чувством подхватила Лариса. — А то бы потом весь год — все не так.

— Рад служить, — поклонился я всему столу сразу. Одновременно в голову мне пришла мысль, что в отношении Ларисы эта моя фраза прозвучала двусмысленно.

Водочка понемногу уже начинала пробираться в кровь, я уже слышал в голове ее голос, и шампанское скоро тоже должно было дать о себе знать.

— Что, выключим ящик? — предложил Фамусов, вскидывая над столом руку с пластиной пульта и направляя в сторону телевизора (смешно сказать, но я тогда впервые увидел, что это такое — пульт дистанционного управления). Все знаю, где у кого что, по всем каналам. Нигде ничего достойного внимания.

Лариса взлетела снова:

— Нет, не выключай! Я хочу посмотреть, как эта споет… — Она назвала имя певицы, о которой последнее время вещало все, включи в электросеть заговорил бы даже утюг. — Надо послушать, да? — посмотрела она на Арнольда.

— Конечно, Ларе нужно послушать, — произнес Арнольд — с той весомой авторитетностью в голосе, которой, по-видимому, от него и хотелось Ларисе.

— Нужно так нужно, я разве против, — ответствовал Фамусов. — Только сами следите. На, — наклонившись над столом, протянул он пластину пульта Ларисе. — Когда там всякая шваль будет трястись — чтоб беззвучно.

— Нет, Ярослав Витальевич, — проговорил Арнольд, — но Ларе действительно будет очень полезно послушать их в плане сравнения.

Значительность, что мгновение назад звучала в его голосе, подобно сахару в горячем чае, без остатка растворилась в подобострастии, с которым он уже говорил — переступив порог квартиры и представляясь. Он сейчас извинялся голосом за эту значительность, усиленно просил простить его — так что только не извивался.

Странный был тип. Я не мог понять его. Меня он все так же в упор не видел.

— Кто это такой, ты знаешь? — наклонился я к Ире.

— Знаю, конечно. В консерве учится. На композиторском факультете. Дед его, между прочим, знаешь, кто?