Солнце сияло

Я еще не знал Финько и об его сверхосторожности, однако из этой его фразы мне сделалось абсолютно ясно, что под «перемонтировать» Фамусов имел в виду именно «смонтировать заново».

Монтажные в «Видео-центре» были в сравнении со Стаканом небо и земля. Все новенькое, только что из Японии, Америки, Южной Кореи, все работало безотказно, будто на выставке, и если на мониторе у тебя был какой-то конкретный цвет, то ты мог быть уверен, что и на пленке при перегонке будет в точности этот же цвет, а не какой другой. Ко всему тому у меня был зеленый свет на любую аппаратуру, только я пожелал — тут же все оказывалось свободно, ждало меня, распахивало объятия; никогда больше я не монтировал в таких условиях.

Над семью минутами клипа я просидел две недели, считая все субботы и воскресенья. Я думал, дня три-четыре — и привет, пирог испечен, но только я сел за пульт, как тут же и обнаружил, что клеить клип — это совсем не то, что какой-нибудь репортаж, пусть и с «художествами». Я хотел соединить два куска, а они не монтировались. Они просто ложились внахлест, как вырванные страницы из разных книг — тексты не совпадали. И вот я крутил, крутил отснятые кадры — час, другой, третий, до рези в глазах, и только где-нибудь к исходу четвертого словно проскакивал молниевый разряд — склейка вдруг удавалась; десять секунд эфирного времени были готовы.

Принимать у меня ролик прибыла целая комиссия: и сам Фамусов, и Лариса, и Арнольд, который, как я узнал за эти дни от Финько, действительно был и автором музыки, и мужем Ларисы, и даже тот режиссер, студент ВГИКа, заваливший клип, и еще две полногрудые, широкозадые дамы, оказавшиеся, как выяснилось немного позднее, музыкальными критиками. Эти-то критикессы и стали мне ломать руки-ноги. Ларису, старавшуюся глядеть мне в глаза особенно прямым, твердым взглядом, клип, похоже, удовлетворил, тем более что я взял те кадры с нею, где она смотрела особенно по-вампиршьи, Арнольда не могло удовлетворить ничего, что бы я ни сделал, студент ВГИКа права голоса не имел, Фамусов же каменно молчал и только понукал критикесс скупым движением мохнатых бровей, чтобы они демонстрировали свой профессионализм. Они и демонстрировали. Они рвали меня — как псы кусок мяса. Какие эпитеты оказались у них в загашниках! Я узнал о себе много сущностного и правдивого на том обсуждении. Как выяснилось, я был склонен к эскапизму, фиглярствующей иронии, видеонасилию над музыкальным материалом, а два «совершенно бессмысленных» затемнения вообще свидетельствовали о затмении у меня в голове.

— А ты что? — повернулся Фамусов к Финько, когда музыкальные дамы, отработав свой хлеб, огрузли в молчании.

— А вы разве не видите, Ярослав Витальевич? — спросил Леня Фамусова.

Я в этот момент восхитился Лениным умением ответить не ответив. Его воробьиная сверхострожность протрепетала крыльями — и вот он уже вне опасности. Он так задал свой вопрос Фамусову, что его можно было истолковать и как поддержку муздамам, и как слово в мою защиту, но в любом случае согласие с шефом.

И на этот его крючок ловился даже такой валун, как Фамусов.

— Я вижу, вижу, — сказал он. — Ты что скажешь?

И по тону Фамусова я понял, что судьба моя решена. Как это бывает: ничего еще не произнесено, но аура принятого решения уже светится. Леня же, надо полагать, был способен улавливать эту ауру еще до того, как она засветилась.

— Лично меня, — проговорил он решительным голосом, — не устраивает проход через мост. Слишком затянут. Нужно найти какую-то динамичную перебивку. И еще склейка там, на массовке, когда бал. Переход на крупный план, на Ларису, как она поет. Пластичней надо, смикшировать как-то или, может быть, с засветкой…

— С засветкой? — протянул Фамусов. — Еще засветку туда! Хватит затемнений этих!

— Да, конечно. Точно. Куда еще засветку! — тотчас согласно закивал Леня. — Просто пластичней сделать. Покопаться еще в исходниках, наверняка найдется чем заменить.

— Ладно, — проговорил Фамусов. — Ситуация ясна. — И повернулся ко мне: — Что, Саша… не думай, гениалки не сотворил. Все, что тут тебе говорили, намотай на ус: профессионалы тебе говорили. Но, думаю, этот вариант можно принять за основу. Так? — посмотрел он на Леню.

— Точно. Именно так. За основу, — отчеканил Леня.

— Нет, почему за основу. Если только два места переделывать, разве это «за основу»? — неудовлетворенный, попытался я получить объяснения, но мне было отказано в них.

— Работай, — сказал Фамусов, поднимаясь и направляясь из студии.

— У тебя получится, — ободряюще проговорила Лариса, подавая мне руку. И задерживая ее в моей несколько дольше, чем это требовалось.

Арнольд прошел мимо меня, словно бы я — вот уж точно! — был мебелью. Муздамы, пожимая мне руку, поблагодарили за полученное удовольствие: оказалось, если выйти за рамки профессионального разговора, они должны сказать мне, что моя работа им очень понравилась, очень. Студент ВГИКа продефилировал со своего места к выходу подобно Арнольду. Кого я мог понять — это его.

Леня, когда мы остались вдвоем, ухмыляясь, достал из гнезда кассету с роликом и подал мне.