Солнце сияло

А я показался следователям перспективным объектом «для разработки», потому что в записной книжке Стаса мое имя было обведено много раз, отмечено разными значками, и в том числе знаком смерти в виде креста.

Ни телефона, ни адреса Стасу я не давал, он, несомненно, взял их у Ульяна с Ниной. И, видимо, неоднократно сидел над ними — а иначе отчего вдруг они оказались испещрены всеми этими знаками. Может быть, собирался и позвонить. Но так и не позвонил.

Увидевшись с Ульяном и Ниной, я спрошу их, почему они, узнав о Стасе, ни о чем мне не сообщили. Оказывается, им запретили сообщать об этом кому бы то ни было следователи. Дабы, как они сказали, никого не спугнуть. Что, по-моему, было верхом идиотизма. Кто заказал убийство и совершил его, те о нем и знали, и понимали, что оно будет расследоваться. Как их можно было спугнуть?

Следуя своей логике, следователи заявились ко мне, даже не расспросив Ульяна и Нину, кто я такой.

Не знаю, это ли называется истерикой, что случилось со мной, когда они наконец сообщили мне о Стасе. Я орал на них так, что посадил связки основательнее, чем тогда, со Стасом в метро на станции «Щербаковская-Алексеевская». Типы, ворвавшиеся ко мне в квартиру, слушали мой крик, не предпринимая попыток остановить меня. Они давали мне выкричаться. Похоже, подобное было привычно в этих стенах.

Да они уже и сами все поняли насчет меня. Они дали мне выкричаться, и тот, что оставил след своего ботинка на моей простыне, сказал, как бы внутренне потягиваясь:

— Ну ладно, чего там. Ну, посидел день да ночь. Опыт приобрел. Не помешает в нашей жизни.

Труп Стаса в Саратов мы повезли вместе с Ульяном. В поезде по дороге туда мы пили. Не знаю, как Ульян, а я в Саратове опять пил — чтобы не вязать лыка и не разговаривать со Стасовыми родителями. О впечатлении, какое произведу на них, я не думал. Теперь это для них не имело никакого значения — что за друзья были у их сына.

В поезде, несшем нас с Ульяном обратно в Москву, мы разговаривали. Так, как не говорили тысячу лет — с той поры, когда мы жили со Стасом у них с Ниной самые первые дни. Потом нам со Стасом стало не до душевных бесед.

— Ведь он же нам ничего не рассказывал! — облокотившись о столик и обхватив голову руками, говорил мне Ульян. — Ты-то хоть знаешь что? Вот тогда вы вместе были, а потом ты в больнице лежал с глазами, из-за чего?

— Из-за чего! На стрелку нас Федя возил!

Я рассказал Ульяну о том событии полуторагодовой давности, о котором и хотел бы забыть, но забыть которое не удавалось, а опасность повторного отслоения сетчатки разжигала память, как разжигает костер толика бензина, и Ульян, все время моего рассказа просидевший молча, когда я закончил, поднес мне к лицу кулак:

— Нельзя было об этом обо всем тогда рассказать?! Нельзя было никак, да?!

Кулак у него был не внушительный, из тех, о которых говорят «кувалда», а аккуратный, небольшой, безволосый, всем своим видом так и вопивший об интеллигентском происхождении своего хозяина, — не впечатляющий кулак.

— И что бы ты сделал? — спросил я. — Отвадил бы его от Феди? Радиомонтажником куда-нибудь устроил, по специальности пахать?

— Ну, по специальности, не по специальности… — Ульян сбился.

Он сам жил на одной ноге, — не уверен, есть ли такое выражение, но если нет, я бы пустил его в ход. Это когда жизненная площадка под тобой так мала, что, утвердившись на ней одной ногой, на вторую уже, как ни силься, не опереться. Их кооператив по выпуску корпусов телефонных аппаратов под хлынувшей на рынок лавиной телефонов из Юго-Восточной Азии благополучно сыграл в ящик, и теперь Ульян тоже занимался торговлей: фирма их называлась как-то очень громко, типа того что «Специнвестпроект», но на самом деле они просто продавали своим клиентам всякие картриджи для принтеров, чернила и запасные части. Тогда как раз начиналась первая волна компьютерной экспансии, и кто сумел получить право стать крупным поставщиком, сказочно обогатился. Ульян со товарищи в их число не попали. Они делали у этих крупных поставщиков мелкооптовые закупки, а сами уже занимались розницей. Разве что попутно подрабатывали еще таким же мелким ремонтом принтеров. Нина у него по-прежнему не могла устроиться на работу и, кажется, уже перестала рыпаться, смиренно приняв роль жены, безвылазно сидящей дома.

— Ничего бы ты не сделал, — подытожил я наше унылое препирательство, и Ульян не нашел больше аргументов возражать мне.

Когда утром в Москве мы сошли на перрон Павелецкого вокзала, мы с ним чувствовали себя такими сросшимися за эту поездку — будто сиамские близнецы.

— Поехали к нам, — позвал меня Ульян. — Нину увидишь, Леку. Сколько уже не виделись!

Я не согласился. Я возликовал от радости.

И как мила, как уютна показалась мне замызганная, изношенная временем до ямин в ступенях крутая лестница, что вела к ним на второй этаж.

— Ты теперь снова можешь к нам приходить, — сказала Нина, когда первые мгновения встречи миновали и я пошел по коридору вдоль комнат, заглядывая в них и обновляя зрением память об их облике.