Солнце сияло

Как обычно, побежал расплачиваться за нее охранник, но мои традиционные слова ей остались несказанными: пожелать Долли-Наташе ножками через мост в такую погоду было бы слишком жестокосердно. Да и раздражение от долгого ожидания не располагало ни к каким шуткам.

Группа, один за другим, снедаемая нетерпением, потянулась в студию. Защелкали тумблеры, электроника включилась, замигала красными, зелеными, желтыми огоньками, загудели и стихли динамики, все взялись за инструменты, стали опробывать их. И так, в новом ожидании, прошли десять минут, пятнадцать, двадцать – Долли-Наташа объявилась в студии, когда минутная стрелка проползла по циферблату полные полкруга.

Объявилась, весело пропорхнула к своему месту у микрофонов на высоких стойках – что-то весело щебеча, похихикивая, подтрунивая над собой, какая она нерасторопная, – водрузила на голову наушники и, когда я дал отмашку, заблажила таким пустым голосом – ну, невозможно. Словно ей, как муэдзину на минарете, главное было дать побольше звука.

– Ты что это? – остановил я ее.

– Ой, я сегодня не в форме, да, – хихикнув, согласилась она.

Мы поговорили с ней, мне показалось, я ее разогрел, но только она взяла первую ноту, стало ясно, что она так же пуста, как до того, и даже не пытается преодолеть себя. Возможно, причиной тому был нынешний день, возможно, у нее что-то произошло, но даже не приложить усилия, чтобы влить в голос жизнь!

Я вынужден был снова остановить ее. И снова она похихикивала, и соглашалась со мной, и обещала, что сейчас даст – нас всех проймет до кишок.

По третьему разу я решил ее не останавливать. В конце концов ее голос – это было не мое дело. Моим делом была музыка. Хотя мне хотелось, чтобы то, что мы сейчас репетировали, прозвучало достойно: я наконец справился со своими инстинктами и вытащил на белый свет то, что прежде держал в загашнике.

Я молчал, не прерывал Долли-Наташу, и вот тут заменой мне прозвучал голос Вадика:

– Ты, твою мать, кого здесь на что разводишь?! – заорал он, с такой силой хлопнув ладонью по струнам, что динамики отозвались густым испуганным рявком. – Так только из туалета базлать: «Занято!». Тебе Санька хит отдал, ты понимаешь? Ты на него, как Матросов на амбразуру, должна лечь! Никаких сисек не пожалеть! Ты что, думаешь, пастью поют? Вот этим, – он выпятил вперед бедра, похлопал себя по ширинке на джинсах, – вот чем поют! Понятно? Есть у тебя там шмонька? Давай докажи!

Я опасался, Долли-Наташа ударится сейчас в слезы, выскочит из студии, полетит жаловаться Ловцу, но она, неожиданно для меня, стояла, смотрела на Вадика, слушая его, с совершенно спокойным видом, и в глазах ее было презрительное высокомерие.

– Шмонька у меня есть, – сказала она, – да только не про твою честь.

– Не вижу, что есть! – рявкнул Вадик. – Будешь только пастью петь, никакой звездой никогда не станешь!

Козьи глаза Долли-Наташи, казавшиеся Ловцу оленьими глазами Одри Хепбёрн, испустили в Вадика сноп всесжигающего лазерного огня.

– Я-то буду звездой, не сомневайся. А вот где ты будешь… в какой заднице, – добавила она смачно, – большой вопрос.

И ничего, так как-то этой их перепалкой все и закончилось, конфликт исчерпался, репетиция продолжилась, так это все и рассосалось, не оставив по себе никаких видимых следов: похоже, она не пожаловалась Ловцу, не потребовала от него принять к Вадику мер – во всяком случае, никаких претензий ему Ловец не предъявил, – но именно тогда, в тот холодный ветреный сырой день, словно занесенный в лето из еще далеко отстоявшей от него поздней осени, меня овеяло ветерком грядущей беды. Предчувствием краха затеянного Ловцом предприятия. Как если бы я прозрел трещину в фундаменте возводимого здания. Такую ничтожно малую – никому не покажешь: не увидят. А увидят – не придадут ей значения. Но для меня в ту трещину просквозила бездна.

– Замечательно, – приговаривал время от времени Ловец, – замечательно. Вот этот кусок с аэросанями – ну просто блеск! Так выразительно получилось. И эти сосны, как они качаются под ветром. А Наташу как вы сняли! Очарование, прелесть. Замечательный клип должен получиться. Лучше первого, мне кажется.

– Посмотрим, – со сдержанной скромностью отвечал я. – Цыплят по осени считают.

– Ну-у, – тянул Ловец, не отрывая глаз от экрана, – к осени мы должны уже не цыплят считать, а яйца в корзину собирать.