Солнце сияло

Еще тем летом изрядно энергии было мною потрачено на то, чтобы отгрызть достойный кусок пирога, называемого богатствами родины. Тогда вся страна от мала до велика стояла на ушах, мучаясь сомнениями, как распорядиться своей долей богатств, выданной властью в виде сертификатов, названных невиданным кудрявым словом «ваучер». Тонкошеий, с треугольным лицом рыжий человек, именем которого немного спустя станут называть всех рыжих котов Отечества, с воодушевлением говорил перед телекамерами, что стоимость этого ваучера – две «Волги», и каждый хотел вложить две свои «Волги» с такой надежностью, чтобы потом стричь купоны и вдоволь лежать на печи. Перекупщики на станциях метро давали за ваучер от семидесяти до восьмидесяти долларов. Мне самому было все равно – продать его или куда-то вложить, но я чувствовал своим долгом ради родителей и сестры с мужем распорядиться семейной долей отечественных богатств с наибольшей отдачей. Делая свои интервью со светилами экономической науки и капитанами нарождающегося свободного бизнеса, я без зазрения совести терзал их вопросом, как лучше поступить с ваучерами, и если вкладывать, то куда. Светила науки и капитаны бизнеса были единодушны: продавать – преступление, восемьдесят долларов – смехотворная цена, а вкладывать – «Газпром» и «Норильский никель», доход обеспечен. Так моим волевым решением хорошо информированного человека все семейные ваучеры были вложены в эти супергиганты постсоветской промышленности, – и вот уже не один год каждая из полученных акций (их вышло общим числом то ли пятнадцать, то ли восемнадцать) приносит двадцать – двадцать две, а было раз, что и двадцать семь копеек годового дохода. На совокупный доход от них, если немного добавить из своего кармана, свободно можно купить двухсотграммовый стакан семечек у окраинной станции метро.

Среди всех занятий и дел того года мне особо запомнилось одно, связанное со шпионажем. То, что это был подлинный шпионаж, я осознал ощутимо позднее, а тогда принял сделанное мне предложение с удовольствием и азартом – хотелось посмотреть себя в новом деле, увидеть, как справлюсь с ним, проверить, на что я годен еще. Тем более что предложение исходило не от какого-нибудь жука с улицы, не от бывшего милиционера, ставшего владельцем торговых палаток, а от пресс-атташе одного из управлений президентской администрации. Это был веселый общительный парень с замечательно увесистым носом, старше меня лет на пять, пришедший работать в администрацию в августе 1991-го прямо с площади перед Белым домом. Свой философский факультет МГУ, где до того учился на дневном отделении, он заканчивал уже как вечерник, скатившись из отличников в безнадежные троечники. «И где бы я сейчас был отличником? – похохатывая, говорил он, рассказывая мне, как родители протестовали против его ухода с дневного. – И где я троечником? Ждали бы меня, когда я красные корочки получу! И пойди сюда проломись потом». Мы познакомились с ним во время подготовки одного из моих интервью, мгновенно сошлись, он пригласил меня пообедать в столовой администрации на Старой площади, и потом мы с ним обедали в ней еще неоднократно.

Предложение, с которым он ко мне обратился, состояло в том, чтобы я собрал сведения о той самой новой телекомпании, с дикторшей которой столкнулся в женском туалете, когда пересчитывал американских президентов, полученных у Бори Сороки. Гонорар за мою, как выразился пресс-атташе, аналитическую записку, должен был составить тысячу долларов.

– Что, власть интересуется частным бизнесом? – спросил я, вдохновленный внезапно открывшейся перспективой обогащения.

Мне и в голову не могло прийти, что он просит об этом вовсе не от имени власти. Единственное, что мне тогда показалось странным, как он среагировал на мой вопрос. Зах-мыкал, дернул головой, пожал плечами – что, конечно, вполне можно было счесть за ответ-подтверждение, но настоящего ответа – словом – не дал. И так бы я и не узнал, для кого он в действительности готовил «аналитическую записку», если бы не возникла нужда в уточнениях, которые он сам не мог сделать никак.

– Давай пообедаем сегодня, – позвонил он мне на другой день, как моя «записка» была передана ему. – Как раз и гонорар получишь.

Для обеда, к моему удивлению, он выбрал вечернее время и не столовую на Старой площади, а подвальный глухой ресторан на Сретенском бульваре. Обедать, как выяснилось, когда я пришел, предстояло втроем: в компании пожилого благообразного субъекта, ни бельмеса не понимающего по-русски, – члена британского парламента.

И тут, когда посередине обеда субъект вытащил из темно-коричневой папки крокодиловой кожи веер листов, в которых я узнал свою «записку», только уже поверх строк моего текста переведенную на понятный ему язык, и стал, тыча перьевой ручкой в листы, задавать мне вопросы, я понял, почему мой друг из президентской администрации только хмыкал, дергал головой и пожимал плечами, вместо того чтобы ответить, кто заинтересовался новой телекомпанией.