Солнце слепых

На той стороне улицы маячила парочка из соседнего подъезда: хозяин джипа с «капитаном» Грантом. Не разойтись, подумал Дрейк. Вдруг из-за угла дома на дикой скорости выскочила «Хонда», с визгом затормозила и, вильнув, остановилась перед Дрейком поперек дороги. Машина задела за ручку рюкзака, и Дрейк упал на землю. Из «Хонды» вылез молокосос, осмотрел на обшивке царапину от ручки рюкзака и вразвалку, покручивая цепочкой, направился к Дрейку. Дрейк поднялся, стал отряхивать брюки. Удачно упал, подумал он, продевая руку в лямки рюкзака. Красивая машина, однако «Золотая лань» побаще будет… В названии сама легкость! А как она летит по волнам!

Парень подошел и, ни слова не говоря, цепочкой наотмашь ударил Дрейка по лицу.

— Это мы царапинками сквитались, — сказал он. — А моральный ущерб ты мне, дед, боюсь, будешь выплачивать весь остаток жизни. Твоей, разумеется!

Дрейк задохнулся. Он снял рюкзак, аккуратно поставил его возле ног, увидел круглый камень размером с утиное яйцо, взял его в руку. Выпрямился, достал левой рукой платок, вытер кровь со щеки. Парень крутил цепочку и ухмылялся.

«Ну, Господи, это последний мой фашист!» — произнес про себя Дрейк. Парень, не пикнув, упал на асфальт. Из «Хонды» выскочили двое.

Дрейк поднес рюкзак к дереву, повесил его на сучок, продел руки в лямки и побрел домой. Оглянулся. Двое смотрели деду вслед. Парень лежал в пыли, как плевок. «Крутой» держал своего кобеля на коротком поводке и дернул его в сторону, уступая дорогу Дрейку.

— Привет, — сказал Дрейк.

— Здравствуйте, — растерянно поздоровался с Дрейком хозяин Гранта. Он не мог оторвать взгляда от лежащего парня.

Дрейк тоже посмотрел в ту сторону, на мгновение представил, как он еще раз бьет парня, и почувствовал необычайный прилив сил, столько энергии и столько сил, что мурашки пошли по телу, и стало жутко. Дьявол ближе, чем Бог, подумал он, потому что Бог нас всех отпустил на свободу, а дьявол постоянно держит в рабстве. Ему захотелось вернуться и, чего бы там ни было, извиниться перед парнем. Если он, конечно, пришел в себя. Но не позволила гордыня.

Глава 41

Что чувствуешь и о чем думаешь, выйдя на пенсию

Дрейк переводил взгляд с портрета Изабеллы на свое отражение в зеркале и пытался разобраться в самом себе. Когда пятнадцать лет назад он вышел на пенсию, то все, что было смыслом его жизни — награды, регалии, достижения, планы, надежды, мечты, удовольствия — все это, как пыль, было в одночасье стерто с доски судьбы. Хоть начинай по новой!

«Сколько же я мыкался по разным углам! — думал Дрейк. — Полжизни у меня не было своего отдельного жилья. И у внучки, похоже, будет то же самое, пока жизнь не загонит и ее в угол. Полжизни — ни дома, ни семьи. Монтень полагал, что после себя лучше оставлять не детей, а книги. От меня — ни детей, ни книг. Столько женщин вокруг, а детей не оставил. Столько слов во мне, а ничего не написал. Надо же, когда-то пенсию воспринимал, чуть ли не как тот свет. До нее казалось страшно далеко. А оказалось — страшно близко. Сколько раз в жизни я раскаивался, сколько раз негодовал на самого себя и на судьбу. И ни разу не задумался о том, что судьба дала мне лишь то, что я сам взял у нее. Теперь я внутри себя разбил сад. Душа — это сад страданий. Прошло пятнадцать лет, как я на пенсии, в стране изменилось все, а внутри меня не изменилось ничего. То, что я вынес из прежней жизни, то и со мной. Ничего нового».

До пенсии Дрейк думал, что на пенсии будет много читать. Столько библиотек вокруг, тысячи томов! Вернувшись из Волгограда в Нежинск, он записался в три библиотеки, набрал книг. Прочел одну, другую, а на третьей застрял, причем так крепко, что почувствовал уныние и разочарование, как будто оказался на вершине горы, выше которой было только небо, а он по инерции рвался вверх. А взял Блока и, как встарь, забыл обо всем. И столько вспомнилось всего! Воспоминания, как груда камней, лежали в нем. Как та груда камней, что он приготовил на даче для дорожки, по которой должна была заезжать «Волга», которую он так никогда и не купил.

Чтения не получалось. Ни на завтра, ни через неделю, ни через месяц. Разве что урывками, минут по двадцать, больше не позволяла душа. Она отторгала написанное слово, потому, наверное, что исстрадалась по живому. Чтобы совсем не скиснуть, он вынужден был заниматься любым практическим делом: быть сторожем, грузчиком, истопником — в любом из них было мало знаний, но много житейской мудрости. От скуки попробовал писать, но от одной только скуки не пишется. Вести дневник — вообще что-то школьное. От газет и детективов лишь лихорадило. Помимо Блока, спасал еще Монтень, и то небольшими порциями. «Я не могу заниматься тем, в правильности чего сомневаюсь, — пожаловался он Монтеню. — Мой девиз — что-то одно: или делай, или сомневайся». «А разве наша жизнь — не произведение сомнения и действия?» — спросил Монтень.

Когда времени его осталось мало, Дрейк понял, что все оно было предназначено ему, чтобы стать тем, кем он не стал.