Солонго. Тайна пропавшей экспедиции

Пленники молча вслушивались в ночь, опасаясь различить в ней последние призывы Нагибиных. Артём понимал, что вскоре последует за ними. Его так же выволокут из клетки. Понесут куда-то. Свяжут. И, если прав Тюрин, принесут в жертву.

— Что? — проворчал Сергей Николаевич. Кто-то схватил его за предплечье. — Ну что? Что надо?

Отмахнулся. Так и не понял, кто это был.

Вновь чьё-то прикосновение.

— Да что такое… — начал было Сергей Николаевич, но осёкся. Понял, что рука протянулась к нему снаружи. Кто-то стоял за клеткой, на мостках.

Испугавшись, Сергей Николаевич отскочил. Столкнулся с Тюриным.

— Ты чего?

— Тут кто-то есть!

— Где?

— У клетки, снаружи.

Рука теперь схватила Артёма. Тот не сопротивлялся.

— Кто здесь? — крикнул Сергей Николаевич. — Что тебе нужно?

— Он ушёл, — промолвил юноша.

— Что?.. Кто это был?

— Не знаю. Он мне что-то передал.

— Что?!

— Тут… верёвка. И какая-то бумага.

— Записка?

— Не знаю.

— И что теперь? — не успокаивался Сергей Николаевич.

— Если это записка, нужно её прочитать, — отозвалась Марина Викторовна.

— Значит, дождёмся утра, — покорно ответил Артём.

— Ну уж нет! — возмутился Сергей Николаевич. — Дай сюда! Неужели ни у кого не осталось спичек?! Миш! У тебя же был фонарик!

— Промок. Я уже пробовал. Не работает.

— Проклятье…

— Подожди, — вдруг промолвил Тюрин.

— Что?

— Спички тоже промокли. Даже через целлофан. Но…

— Что?

— Я всегда держу в подкладке небольшой запас ниток и две охотничьи спички с чиркашом[50].

— Может, у тебя там и ружьё завалялось? — вяло усмехнулась Марина Викторовна.

Тюрин не ответил. Послышался короткий звук разрываемой ткани. Потом шорохи. Профессор пытался зажечь спичку.

— Чиркаш не подмок?

— Я его залил воском. Сейчас. Вот!

Зашипев, спичка вспыхнула. Ослепила Сергея Николаевича. Через боль в глазах он торопился прочитать послание.

— Прикройте огонь, — прошептала Марина Викторовна.

Артём снял штормовку и заслонил горевшую спичку.

— «На рассвете все уйдут к Жертвенному камню…» «Я помогу…» Что это, не понимаю. А! «До полудня будет время…»

Спичка погасла.

— Ещё! — простонал Сергей Николаевич.

— Последняя, — вздохнул Тюрин.

— Давай! Тут немного осталось.

В этот раз профессор чиркал ещё дольше. Наконец вспыхнул огонёк.

— «Мы договоримся. Это шанс не только для вас, но и для меня. Будьте готовы на рассвете. Отдохните. В листьях — запечённая сарана».

Тюрин выронил спичку, когда она обожгла ему пальцы.

— Всё? — поинтересовалась Марина Викторовна.

— Написано с ошибками.

— Какими?

— Орфографическими.

— Серёж, при чём тут это…

— А вот и сарана, — Артём стал по очереди каждому протягивать по несколько твёрдых, будто чёрствый хлеб, комочков.

— Почему ты сразу не сказал? — усмехнулась мама.

— Хотел, чтобы всем досталось поровну.

— Это камень в чей огород? — промолвил Сергей Николаевич.

— Никаких камней. Просто не хотел суеты.

— Зачем нам верёвка? — спросила Марина Викторовна.

— Удавиться, — буркнул папа.

— Очень смешно, — мама торопливо жевала скудный ужин. Глотала, не успев даже почувствовать вкус. — И всё же, правда, зачем?

— Чтобы выспаться, — отозвался Артём. — Привяжем себя к брёвнам, и голова не будет падать в воду.

— Комары съедят.

— Обмажемся тиной.

— Пакость какая…

— И так уже все вымазались. Чего уж теперь…

— Но кто это был? Кто вдруг решил нам помочь? — Тюрин старался есть маленькими кусочками. Долго разжёвывал их, не глотал, ждал, пока они размягчатся и сами кашицей сойдут в горло.

— Завтра узнаем, — ответил Артём.

Глава четвёртая

Сон был тревожным. Верёвка больно перетягивала плечи. Артём часто просыпался и никак не мог вспомнить, где оказался. Начинал барахтаться, словно рыба, угодившая в сети. В темноте дотрагивался рукой до брёвен. Пугался этого прикосновения. Взволнованный, тихо звал маму. Настороженно вслушивался и не замечал, как вновь погружался в болезненную дрёму.

Когда Артём проснулся в очередной раз, он точно знал, что заперт в клетке, пленён горным племенем Урух-Далх. Однако не мог вспомнить, сколько дней здесь провёл. Дыхание было слабым, поверхностным. Веки и губы высохли, сомкнулись так, будто никогда прежде не открывались. В груди слева кололо — там будто ковыряли ржавым крюком. Боли не было. Только противно. Словно под анестезией хотят что-то выцепить этим крюком, выволочить наружу. Так было, когда Артём в детстве наступил на иголку, а потом хирург заморозил ему стопу, разре́зал её и засовывал внутрь пальцы, будто перебирал папки в поисках той, куда зашла иголка.

Трудно глотать. Слюна собиралась за правой щекой, там густела. Шея вздулась тяжёлыми желваками и не поворачивалась. Простонав, Артём опять провалился в забытье.