Соловьи

То же и в Петровско-Разумовском. Где так бутыли на окнах, так уж знай — профессорская квартира. Обычай профессорский был хвастаться наливками собственного производства. Собирались под балычки, сёмушку, пироги, варенья и хвастались. О настойках водочника Смирнова и слышать никто не хотел. И, бывало, уже ежели какому «студяге» на татьянин день, на праздник московский, университетский, удастся у профессора приглашенным быть и хватить рюмочку, другую, про него все: «У, далеко пойдет!» Хватить «профессорской» — значило «счастье схватить».

Ну, вот так и они собирались. К тому же Ариадна Фоминична пончики с рыбой такие пекла, что московский филипповский пирожок с ливером никак, по утверждению Вениамина Исидорыча, в счет не мог идти. Пал Палыч умел гнать бражку из сахара, клюквы и настоя питьевого гриба такую, что Портнов, смакуя, рюмки оторвать ото рта не мог и все ее сравнивал с дореволюционной какой-то «харлампиевкой».

— Помните, харлампиевку? — спрашивал он. — В Питер отправляли. Выпьешь — так «Достойную» разом и запоешь.

А у Портнова жена умела делать бесподобно сычуг с гречневой кашей, фаршированные гусиные шейки, рубец, моченный и варенный в молоке, еще что-то. Вот и собирались, вот и ходили друг к другу на чаи. Городок полустепной, открытый. В садах соловьи за дворами поют. Вишневый цвет засыпает скамеечки у домов. Летом жара. Пыль за городом висит. Чего же не почаевничать? А зимой белые снега на всем. Хруст валенок по морозу и приятен и бодрящ. Шуба, хоть и старая, с широким воротником, хорошо держит тепло у тела. Чего не пройти по тихим улицам к Боневоленскому на пончики?

Ну что мог Пашка, заносчивый Пашка с Полтавской улицы сказать кому-либо о Боневоленском, о Пал Палыче, своем учителе, Портнове, кроме того, что к нему «ходят», да еще и то, что случайно услышит? Да ничего! Ан нет вот, Пашка с упорством продолжал наблюдать за Боневоленским, забыв совсем о том, зачем это ему нужно. Таково было свойство характера Павла, тут ничего не поделаешь.

К этой поре у Пашки, юного Павла появилась вдруг такая привычка вслушиваться в то, что говорят люди, даже сидящие на лавочке возле дома вечерним часом, что он и сам не заметил, как она пришла к нему. Идет Пашка мимо беседующих старушек, будто их и не замечает, а ухо держит так востро, что каждое слово берет на ходу. Правда, была у Пашки эта особенность уметь слышать даже тогда, когда, ну, скажем, задачи решает. Весь углублен в задачку, весь ушел в ее решение, отец с матерью о делах разговаривают, Пашка их будто и не слушает. Ан нет, у Пашки какой-то второй слух работает, вторая память запоминает, и он, решая задачку, оказывается, все слышал, о чем мать с отцом говорили, и все запомнил. Потом, неделю спустя, больше, при случае и спрашивает у отца или у матери, зачем они в прошлый раз говорили о том-то или о таком-то, а мать или отец только и удивляются:

— Да как же ты слышал, ты же писал?

— А не знаю как, — отвечал сын.

Была у Пашки и другая особенность — замечать на ходу вещи так, что он будто и не смотрел на них, а оказывается, он все видел. В школе на уроке вытянет какой-нибудь уч украдкой из парты что-либо вкусное, отломит, озирается — не заметили ли? — и ест украдкой. А Пашка и писал, и сидел смирно, и писал-то углубленно, а каким-то боковым зрением вдруг и увидел, как уч вкусное ел, и догадается, от дела не отрываясь, что он ел.

До того как Пашка не сошелся близко с ничего не значащим для него товарищем Мишкой Грошевым, Пашкины особенности только и были его особенностями, до которых ему и самому мало было дела. А как только появился на его пути Грошев-старший, нацеливший его на «бывшего», на Боневоленского, эти качества в глазах его, самого Пашки, получили иную окраску.

Раз Пашка шел за нуждой позадь флигелька, где стоял дощатый нужник, а проходить всегда нужно было и зимой и летом мимо флигелька, где жил Вениамин Исидорыч. Зимой разве услышишь, что у Боневоленских в доме, — окна под двумя рамами! Да и в доме он у них не бывал, и интересу никакого не было к ним заглядывать — «бывший» он! А тут дело летом было, когда Пашка к нужнику шел, и окна были открыты, и он услышал: «Что же, превентивные санкции!» Это сказал Портнов, который сидел у окна и пил чай с блюдца, поставив его по-обоянски на все пять пальцев правой руки. А голос Боневоленского отвечал: «Доколе же все санкции?» — «О сем умолчим», — отвечал Портнов.

— Па, что такое превентивные санкции? — спросил Пашка, вернувшись из нужника.

— Превентивные? Санкции? — переспросил отец и ответил: — Это мудреная и простая штука. А впрочем, на кой тебе черт это? Где слышал?

— Сейчас у Боневоленского толковали.

— Я же сказал тебе, чтобы ты о нем забыл! — громыхнул отец.

А Пашка крикнул:

— Не забуду!

И через неделю Матвей Головачев выпроводил сына к бабке в деревню, сказав жене:

— Беды с ним наживешь. Ведь черт его знает, в какие вопросы лезет!