Соловьи

Так писал об этой земле еще до революции один из старожилов ее, некий Колесников, порешивший в те поры вступить в единоборство с «драконовой пастью». Завел он тут на низинах поливное, лиманное хозяйство, поставил на пути сточных вод немудрые плотины и дамбы, обсадил вязами да ветлами. Талая шалая вода наполняла весною лиманы, пропитывала глубоко хорошую, плодородную почву, а когда лиманы обсыхали, шла на них пахота. И пошли рожать колесниковские земли, научился он их заряжать водою на все время всех действующих здесь засух. Даже в самую злую засуху, устойчивую, на колесниковских полях-лиманах хлеб выстаивал. Оно и сейчас цело, это хозяйство, оно и сейчас зеленым островом стоит в этой сухой заволжской степи.

В этом хозяйстве на реке Алтате, что близ Дергачей, и работали они — Павел и Вадим — с товарищами над вопросами, что требовала от них факультетская программа. А главное в ней было — уметь взять анализ почвы, разобраться, и по виду какова она, да и того мало — надо было учиться соображать, что может дать эта почва человеку.

Бывало, за день ходу по полям так солнце нажжет лицо, руки, шею Вадиму, что кажется, они испеклись, а нос, нос конопушками, широкий русский нос его уже и не существует — весь облез и обшелушился, да и все тело стало, как мешок. Ан нет, Вадиму ничего. Окунется в лиманном прудище или водой из ведра обольется — и, благо электричество в вечеру зажгли, «творить» скорей анализы. А кончит это, так ему и этого мало, он еще ударится и к агрономам местным, к старожилам, и с ними беседы ведет и все записывает.

Не то Павел! Сделав положенное, норовил он сторонкой на дергачевские улицы, чтобы запоздно прийти на снимаемую квартиру, на которой и здесь не миновало жить ему вместе с Кушнаревым. Столкновения с Вадимом у него здесь были немалые. Почему? Вадим пристрастился критиковать здешнюю травопольную систему! Травополье в Заволжье, богатом залежами, появилось во времена колхозные. И хоть особой эрозии в этих местах не наблюдалось, как не наблюдалось и истощения почв, «травополка» взяла здесь такой же верх, как и в тех местах, где почвы были истощены и эрозированы.

Началось все, правда, не так! Кто-то из местных ученых предложил, чтобы залежи не пустовали, сеять на них довольно сухоустойчивую траву житняк. И в самом деле, чего залежам гулять по нескольку лет, когда сенов порою взять негде? Да случилась беда тут та, что позднее подвели этот житняк под культуру узаконенную и стали гнать его там, где и быть ему незачем. Житняк неожиданно попал в узаконенный многопольный оборот, и тогда-то вот гуляющий под этой травою клин пахотной земли подскочил сразу до размеров умопомрачительных. Когда-то считалось, что немного выгоды от травы-то этой, да хоть и залежи кое-что дают. Когда же ввели десятипольные севообороты, под траву эту ушло столько пахотной земли, что местами и сеять негде стало.

Вадим возмущался:

— Черт знает что такое! Зачем это? На сколько это лет?

— На столько, сколько нужно время для восстановления плодородия почвы! — отвечал Головачев.

— Да его здесь у земли никто не отбирал, — возражал Вадим. — Поглядите сами анализы почв, они говорят, что в них вполне всего достаточно для питания растений.

— Видимо, есть люди, которые лучше нас знают, что делать, — отвечал Головачев.

— Не думаю, — возражал Кушнарев, — что для этого выбрали удачное место. Здесь главное — сохранение влаги в почве и накопление ее. Вы читали хотя бы агрономические выкладки Радищева? Да, да, того самого Радищева, что написал «Путешествие из Петербурга в Москву»? Нет? А надо бы прочитать. Это у него из «Описания моего владения». Вот что он пишет, слушайте. — Вадим взял со стола книгу, раскрыл ее и прочитал: — «Если пашня лежит по отлогому косогору, то нужно борозды делать поперек оного, дабы снеговая вода и дождевая бороздами была сдерживаема». Ввести только это, так уж достижение, — продолжал он. — А если создать такой плуг, чтобы он через три-четыре плужные борозды делал валик из почвы высотою хоть в тридцать сантиметров, то это ли не преграда стоку воды с покатостей и это ли не средство для задержания снега?

— А еще что? — спрашивал с издевкой в голосе Павел.

— А еще пахать глубоко, — отвечал Вадим, не замечая в тоне Павла издевки над собой. — Здесь вот агрономы проверили, что уже весною после пахоты с глубины десяти сантиметров в первые же дни сухой воздух забирает восемьдесят процентов влаги. А мы пашем везде только на двадцать в глубину. Так паши на тридцать, на сорок, готовь вместилище для влаги! Я недавно шурф в поле заложил, выкопал яму в посевах пшеницы на два метра вглубь. Ведь оно, растение-то, на полтора метра вглубь посылает свои корни, чтобы влагу добыть. А там-то ее и нет, или ее там столько, как в верхних слоях после всходов.

— Вот дает, вот дает! — восхищался Еремей Кривых, слушая такие беседы.

А Павел? А Павел злился! Его злило превосходство Вадима в знании вопроса, превосходство в умении обобщать продуманное, из кубиков мысли строить целое.