Двое в парке, мальчик и девочка. Молчат, не держатся за руки, не смотрят друг на друга. Гипсовые пионер и пионерка, краска потрескалась, прутики вместо рук. Дождь, снег, снова дождь.

Не стоило даже подниматься по лестнице. Тем более — давать имена, подделывать акцент, запираться в квартире. Не нужно было ничего спрашивать. Ты все равно бы не ответил.

Я выхожу из дома, некоторое время стою в нашем дворе, потом поднимаю голову и смотрю на окно третьего этажа. На балконе смурной, неприятный, прокуренный мужчина лет сорока, холостой, без чувства юмора и без детей — чем не начало брачного объявления. Над нами холодное августовское небо, пустое, разрезанное надвое белым следом самолета, на до и после.

Здесь я должна была написать о городе, о его парках, скверах, скамейках, о трамвайных линиях, где каждое «о» обозначает вдох. Но у этой повести нет продолжения.

Немолодой доцент, автор шестисотстраничной монографии о народовольцах.

Это все.

(Отчаянная история, в сущности, очень несложная.

А все потому, что у твоей Яны просто нет своего голоса.

В школе учат иметь собственное мнение. Ты можешь быть круглым дураком, но собственное мнение иметь обязан. А она так и не обзавелась. У нее вообще нет характера.

Э-ээ. Да ты, кажется, на нее злишься.

Конечно. Потому что она обыкновенная. Нор-маль-на-я. В ней нет ничего сверх. Все, что он ей говорит, — впустую.

Ах так. Ну тогда скажи ты. Да, скажи ты. Все, что ты хочешь сказать ему. Другого шанса не будет.)

Скажу, если получится. Ведь до сих пор не получалось.

Я затеяла все это для тою, чтобы.

Может быть, хотела разозлить тебя хорошенько?

Я не имела права говорить за тебя, но кто мог бы?

Двадцать лет. Встретились один раз. Твоя комната точно такая, как сказано выше.

Родственников почти не помню, пришлось сочинять. Не сердись.

А ты получился резонером. Это тоже нарочно.

Есть и другие неувязки.

Например, ты не стал бы рассуждать о смысле слова «счастье».

И про каток — заметил? В нашем городе не было катка.

Владик стал толстый. У него дети.

У меня тоже.

Он живет на другом конце города.

Мы иногда встречаемся, водим детей в парк. Они не верят, что раньше мороженое было вкусней. Им нравится то мороженое, которое есть.

Пожалуйста, не молчи.

Все пошло наперекосяк, когда началась выдуманная история, про комнату со сферическими углами. Но ведь только в ней мы могли встретиться.

А потом пришлось выгнать нас на улицу. Там ты снова говорил ерунду.

Пока мой голос не упал совсем, скажу самое главное.

Все двадцать лет. Не было ни дня.

Иногда я вижу тебя во сне.

Хорошо, что это бывает редко, потому что потом надо приходить в себя.

Медицинский факт.

Во сне ты другой. Решительный. У тебя открытое лицо.

Но здесь решимость ни о чем не говорит и никому не помогает.

Будь со мной, пока я это пишу.

СОМНАМБУЛА

Сновидение никому ничего не хочет говорить, оно не является средством сообщения, наоборот, оно рассчитано на то, чтобы остаться непонятым.

Зигмунд Фрейд

И.: Запись, будьте любезны.

Треск проектора, голос за кадром.

И.: Представьтесь, пожалуйста. Кто вы?

— Наблюдатель.

И.: Ваше имя?

— Сомнамбула.

А. и В. переглядываются.

А.: Она уже там?

И.: Где же ей еще быть. (Обращаясь к экрану.) Мы вас слушаем.

— Можно?

И.: Да-да, начинайте.

— С вашего позволения, я сначала зачитаю тезисы, в которых изложена суть моей работы. Они подготовлены специально для экспертов. Скорее всего, эти тезисы покажутся им бессвязными, потому что там многое пропущено. Только не надо ничего искать между слов. Все, что можно было сказать, я сказала прямо.

А.: Что это с ней?..