Сон цивилизации

Недавно я понял, что бессмертие и отказ от сознания это две стороны одной медали. Невозможно стать истинно бессмертной сущностью, не освободившись от внутреннего критика. Этот луч света, который рыщет во тьме бессознательного в надежде найти закономерности в несвязанном, с годами тускнеет. В шесть лет любопытно практически все на свете: люди, эмоции запахи, сейчас же в свои сорок пять я практически полностью потерял интерес к жизни. Те оставшиеся пристрастия, что ещё дарят мне удовольствие, с такими же успехом меня убивают. Если раньше мой разум источал восторг, то сейчас он практически везде, куда не падает мой внутренний взор видит боль и усталость. Он словно старый дед, забравшийся в вечно молодое тело.

Пустоголовы поняли, что сознание – это тюрьма духа и пытка угасания, и без сожалений скинули с себя его бремя. Люди будущего отказались от того, что раньше называлось душой. Душа стенала, рвалась к небесам и её отпустили без сожаления и оглядки. Вместе с ней покинула разум и иллюзия свободной воли.

Я лежу на своей койке и постепенно погружаюсь в выдуманный мир сказок, предназначавшийся моему сыну, а доставшийся мне, и постепенно этот мир в свою очередь погружается в еще более глубокий мир чудесной полудремы. Я представляю себе далекие страны и людей, что населяли их прежде, а сейчас давно мертвы, и постепенно события и герои оживают и начинаю жить своей самостоятельной жизнью. Наконец мне начинает казаться, что повествование ведет кто-то другой, а я лишь ребёнок, неспособный уснуть без сказки. Я слышу шелест – это переворачивается еще одна страница моей истории. И знакомая тень у моей постели произносит ее голосом матери. Нежные женские руки поправляют одеяло и гладят меня по голове совсем юного. Я проваливался все глубже, и образ матери постепенно сменяется образом любимой девушки – моей первой возлюбленной, так любившей велосипеды. Я вижу ее со спины, как она едет по залитой солнцем аллее навсегда от меня удаляясь. Наконец и этот образ растворяется в тумане лет, а передо мной расстилается ничто ласковое и манящее.

***

К сожалению, наши отношения с Фрэном продлились недолго. Начиная с первых дней я понял, что коту недостаёт его прежнего хозяина. День ото дня он продолжал терять вес, уменьшаясь в размерах, словно воздушный шар, в оболочке которого образовалась еле заметная дырка. Неизменными оставались одни глаза, и скоро только они заполняли все его тело. Они смотрели на меня по-прежнему неприязненно, но иногда, в редкие мгновения сомнений, в них проскальзывал ужас. Кот осознавал безысходность своего положения, и то здравое, что мне когда-то удалось пробудить в нем, отчаянно посылало сигналы СОС. Казалось, что оно восклицало: «На помощь, я умираю!»

Когда я отчетливо осознал, что мой приятель серьезно болен, то, не теряя более ни секунды, сгреб в охапку все то, что осталось от прежнего комка злобы и отправился ко врачу.

Лишенные потребности в обитавшем в их жилище вечном ребёнке, пустоголовы не заводили домашних животных, поэтому на станции ветеринара не оказалась. Я обратился к врачу общей практики и возможно поэтому получил этот странный диагноз. По заверению эскулапа тело животного было здоровым, но вот психика, с ней очевидно творилось неладное. Какой-то источник питания, прежде поддерживающийся здоровье и жизнь в этом мохнатом теле, с недавних пор полностью иссяк.

Я много ломал голову над словами врача, и в конце концов дошёл до совершенно абсурдных соображений. Любви, того чувства, что удерживает нас всех на плаву, кот не знал от рождения, поэтому ему его заменяло иное, по-видимому такое же извращенное и исковерканное, как вся его сущность. Я решил, что Фрэн и его прежний хозяин жили за счёт странного симбиоза, который будучи распавшимся, и привёл кота на порог болезни, что вместе с уходом Клэба кот потерял нечто жизненно важное. Оставалось понять, что же могло роднить этих двоих, кроме той обоюдной ненависти, которой они ежедневно награждали друг друга?

К сожалению, я не мог как Клэб ненавидеть и быть хладнокровным. Моя же скупая любовь по всей видимости лишь оскорбляла животное. Недостаточная для того, чтобы полностью разметать прогнившие постройки его исковерканной жизни и возвести на их месте здание иного рода, она, между тем, являлась постоянным напоминание ошибочности выбранного им жизненного фундамента.

Когда я в очередной раз показал Френа доктору, тот сообщил, что медицина в моем случае бессильна: организм животного достиг терминальной стадии разрушения, даже клетки, из которых состояло его тело больше не желали существовать вместе.

***