Сонное село

– Зайдем, – ответил Ян, имея в виду что потом, что позже.

Она понимающе качала головой. Отпустила нас.

Мы продолжили свое странное шествие. Старики за сетчатыми заборами, низенькими калитками молча провожали нас вниз по улице. Ян каждому отправлял приветствие, и тете Маше, бабе Зине, Валентине Петровне, дяде Саше…

Некоторые из них кивали в ответ.

Улица вильнула вправо, там превратилась в длинный узкий переулок, и где-то в далекой перспективе терялась в лесу. Слева, вдали за домами, зарослями деревьев, виднелось здание элеватора. Я, запрокинув голову, рассматривала беленые колоны, этажей, наверное, девять или десять окон, застекленных, не выбитых камнями, как это обычно бывает у заброшенных зданий.

Обернулась на шаги. Нам на встречу шла очередная старушка. Она была небольшого роста, некогда, видать, пышнотелая, а теперь же просто широкая с отвисшею плоской грудью.

Она прижимала ко рту край платка. По морщинистым щекам бежали тоненькие ручейки слез. Славик отступил в сторону.

Старушка подошла вплотную к Яну. Долго смотрела на него снизу вверх. Убрала, наконец, руку ото рта и выдохнула его имя.

Они долго стояли обнявшись.

Поверх ее головы Ян смотрел на Славика, который медленно брел к соседнему дому, заросшему, заброшенному.

Славик стоял у калитки смотрел дому в окна, будто в глаза. Но те были закрыты, перечеркнуты железными затворами.

– Слава, – крикнула старушка, отстранившись от Яна.

– Не надо, бабуль.

Славик запустил руку за калитку, дернул засов, отворил.

Высокий, неуклюжий, пробирался к двери.

– Пойдемте, – сказал Ян мне и бабуле.

Тамара Валентиновна все никак не могла наглядеться на внука. Уже и за стол его усадила, и сказала: «Сейчас, сейчас, картошечки отварю», а сама то и дело опустится на стул напротив, и глаз не сводит.

А я устроилась на табуреточке у растопленной печи. Там до меня кот лежал. Так я его согнала. Скинула свой тулуп, стянула шапку. Прижалась спиной к разогретой кирпичной стене и прикрыла глаза.

«Живая» – думаю, а сама согреваюсь, даже вроде начинаю дремать. Баюкают меня бабулины бормотания про Машеньку – коровку дорогую, которой никак нельзя умирать, хоть и старая она, и про фасоль, которая уродилась размером с палец, да столько, что на всю зиму хватит, про картошку, которой наоборот мало, да и мелкая она, потому что земле отдохнуть не дали, а в чужой огород идти сил нет, там с сорняком да падалицей бороться нужно…

– Тетя Катя давно?

Голос Яна вытягивает из сонного омута, и я снова прислушиваюсь к разговору.

– Да уж год как. Перед тем год лежала.

– А Антонина Васильевна?

– Еще в позапрошлом.

– И дед Макар?

– За нею следом. Как жеж он без нее.

– Дядь Паша…

– Оглох совсем, и видит не дальше своего носа.

Никто не спит, думаю.

Грудь сдавило. Вдыхаю побольше воздуха. Дыхание дрожит, от того звучит будто посмеиваюсь. А на выходе и впрямь смеяться начинаю. Нервно, отрывисто.

– Никто не спит?

И уже, наверное, плачу. От смеха ведь слезы на глазах, как говориться, выступают, а тут-то ручьями бегут.

– Никто не спит?

Не знаю, что в этот момент делал Ян, но как мне казалось, это он должен был меня обнимать, прижимать к своей груди. А обнимала его бабуля.

Уж, небось, совсем приняла меня за умалишенную. Да и вид соответствующий – одежда с чужого плеча, на носу синяк от встречи с панелью Левиного автомобиля, на лбу раны от хлесткой ветки.

Постаралась втиснуть меж всхлипов очередной вопрос.

– Куда все подевались-то?

Тамара Валентиновна гладила меня по голове. Медленно, тщательно, вела рукой ото лба до впадинки, что чуть ниже затылка. Рука твердая, тяжелая.

– Как звать-то тебя?

– Васькой.

«В-в» приходится на шумный вдох.

– Васькой кота моего зовут.

Я отстранилась, выпрямилась, нос вытерла.

– Василиса.

– Уехали.

– Куда?

– Кто куда мог.

Я шумно шмыгнула носом.

– А Страшилены, ой, то есть Слав…

Договорить не удалось. В дверь постучали.

Приходили тети Маши, бабы Зины, Валентины Петровны, дяди Саши… Целовали Яна, спрашивали о своих Анечках, Дашеньках, Ванечках. Не видел ли, не слышал ли, не встречал? После первых нескольких старичков, которые ушли ни с чем, Ян вдруг вспомнил, что Анечку, Дашеньку и многих других все-таки мельком видел. Что все у них хорошо, и что передавали привет бабушкам, дедушкам, папам и мамам.

Благодарные гости, оставались к столу. Ничего не ели, а только рассказывали, как кого-то родили, нянчили, крестили, провожали…

Глава 3

Напротив кровати на стене висели часы. Я ждала пока длинная стрелка доковыляет до двенадцати, чтобы убедиться, что кукушка не вылетит. Как не вылетала во всех таких же точно часах в моем детстве. Взрослые, счастливые обладатели этой абсолютно замечательной штуковины, застав меня на посту, обычно говорили: «Не вылетит, сломан механизм». А я все равно ждала.

Я не стала есть, попросилась спать. Тамара Валентиновна уложила меня на кровать, наверное, из тысячи перинок. Высокая, мягкая, сырая. Ни согреться, ни заснуть я в ней не могла, и хотела обратно на табуреточку у печки. Но снова выйти постеснялась.