Сонное село

Минули мост. Попали в чужое царство. Тенистое, сырое. Деревья великаны, горбя спины, рассматривали нас. Сплетаясь ветвями, закрывали небо. Под ногами ковер из листьев – такой вязкий и мягкий, что ноги тонут. И не видно ни травинки, ни кусточка… Конечно, думаю, пробейся через такую толщу, да выживи в таком мраке.

Там снаружи, где есть дороги и видно солнце, наверное, уже совсем рассвело.

А здесь, словно в сказке или параллельной вселенной. Все живет по своим законам. И время здесь тоже свое.

Будто проглотил нас кто, думаю брезгливо. Все кругом мягкое, податливое. Кора у деревьев отсыревшая, склизкая. Что-то все время скрепит, стучит, постанывает.

– Далеко еще?

Ян остановился и демонстративно втянул носом воздух. Я сделала то же самое. И мы продолжили путь.

Что я должна унюхать-то? Смотрю на Страшилу-Славика и понимаю, что и он в воздухе, пропитанном запахом разлагающейся древесины, различает, нечто, что сигнализирует о нашем приближении к Селу. Он блаженно улыбается. Точно, суицидник – промелькнула мысль.

И только через пятнадцать минут пути, почуяла запах гари.

Костры?

И вот уже представляю себе палатки, вокруг сидят люди в военной форме, тянут озябшие руки к огню. Рядом валяются закопчённые котелки, чайники, пустые консервные банки, бегают собаки, как и принято, немецкие овчарки…

– Слышишь?

Хватаю Славика за руку.

Славик остановился, удивленно смотрит на меня.

– Собаки! – шепчу в ужасе.

Он кивает. Вышло у него это мягко, даже, я бы сказала, умиротворённо.

Он продолжил идти вперед, взрыхляя своими огромными ботинками прелую листву. Я по-прежнему держала его за руку.

Лай собак, который еще совсем недавно был еле различим, становится все отчетливей. И я добавила новых деталей к картине – высоченный сетчатый забор за спинами солдат, по верху которого проходят линии колючей проволоки. Под напряжением! – делаю последний штрих.

И вот стали заметны просветы меж деревьев. Взор выхватывал кусочки солнечного мира. Я отпустила руку Славика, и пошла позади. Внезапная боль.

Я слышала свое удивлённое аханье, всхлипы. Они были так чужды этому сумрачному пространству, так одиноки в отсутствии шороха шагов.

Долго стояла, закрыв лицо руками. По опыту знала, что боль утихнет, или, по крайней мере, станет привычной. Так и случилось. Ощупала лицо. На лбу и правой щеке выпуклые полосы.

Перед глазами ветка, все еще дрожит– негодяйка. А виновника и след простыл. Славик так торопился преодолеть последние несколько метров, что позабыл о том, что позади есть кто-то. А этот кто-то был так растерян и напуган, что не успел увернуться от оттянутой Славиком ветки.

На помощь, или хотя бы просто пожалеть, ни пришел никто. Впереди за деревьями, там, где уже свет, видела их спины. Славик с Яном, Страшила с Васей, суицидник и не понятно зачем рвущийся на смерть человек, как и некогда на пригорке, стояли бок о бок будто загипнотизированные.

Все еще поглаживая ноющие раны, поравнялась с ними.

Запах гари обернулся дымом, лай – собаками.

– Топят, – сказал Славик, хотя мы и так видели.

С десяток столбов прозрачного голубоватого дыма из печных труб подпирали бледное небо.

Собака захлебывалась лаем. Прыгала на обветшалый частокол. Она давно нас учуяла, отрывисто тявкала, пока мы медленно шли мимо заросших травой и вишнёвой падалицей дворов, покосившихся домов с закрытыми ставнями, и, наконец, завидев, совсем взбесилась. Из дома вышел хозяин. Нес перед собой алюминиевую покорёженную чашку с утреней баландой для своего питомца. Чашка в руках заметно дрожала. От крыльца до будки было метра три. Шел он долго. С трудом наклонившись, поставил свою ношу у будки. Рассвирепевший пес метнулся к хозяину, сделал прыжок, опрокинув при этом чашку с чем-то серым и вязким. Встав на задние лапы, передними уперся тому в живот. И снова к нам. Старик с трудом остался стоять на ногах.

– Привет, дядь Паш!

Крикнул ему Ян, пытаясь быть громче собаки.

Старик, бормоча себе под нос, медленно и очень мягко хлопал себя по ноге, звал собаку.

Постояв немного, мы двинулись дальше.

Завалившиеся плетни, потонувшие в траве будки, курятники и бани, почерневший от времени шифер, громоздкие замки на дверях. Мы проходили двор за двором. И уже безошибочно можно было идти к тем домам, из чьих труб шел дым, за чьим забором истошно лаяли собаки. В ближайшем таком дворе даже разгуливали курочки, а на клумбах под окнами торчали отцветшие розовые кусты.

Мы приблизились к низенькой калитке, остановились. Опять же понадеялись на ответственного охранника. Здесь им была маленькая дворняжка. Она тоненько завывала, мечась меж калиткой и оббитой кожей дверью в дом.

И уже через несколько минут на крыльце стояла старушка. Прищурившись, она долго смотрела на нас через двор. Потом, всплеснув руками, ударила себя по оплывшим бокам и неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, словно утка, заторопилась к нам.

Пока она плакала, причитала и обнимала «мальчиков», как она беспрестанно называла Яна со Славиком, я видела, как и по другою сторону широкой улицы выходят из домов, вглядываются в нас такие же медленные и седовласые жители села.

– Заходите!