Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

На это письмо солдатская газета 1-й армии «Звыченжимы» («Мы победим») отвечала:

«Солдаты 27-й дивизии Армии Крайовой сражались уже без малого полгода совместно с советскими партизанами и частями Советской Армии. Они это делали, не оглядываясь на известные инструкции, допускавшие лишь «условное» взаимодействие с Советской Армией. Этого требовала железная логика войны с захватчиками, этого требовали глубоко понимаемые польские государственные интересы. Мы говорим о солдате Армии Крайовой: это солдат, сражающийся не под чужими знаменами, это наш солдат. Каждый сражающийся поляк — наш брат, ибо в огне совместной борьбы выковывается то, что является самым важным для Польши и сейчас и впредь — национальное единство… Солдаты, добро пожаловать в наши ряды! Пойдем вместе на борьбу во славу родины»{52}.

Слова о неминуемости единства противостоявших друг другу сил, слова, дышавшие убежденностью в возможность объединения в борьбе во имя национальных интересов, сегодня могут показаться наивными. А ведь в них слышится некая нота, которая впоследствии была забыта… Сознание своей огромной силы, которое позволяет не опасаться неустойчивости вновь приобретенных союзников. Большое чувство правильности своей политической линии, правильности не «для себя», а для всей нации. Наконец, вера в патриотический разум общества, который обеспечит всеобщую поддержку правильной линии. Именно это убеждение и эти чувства диктовали как слова, так и линию поведения в 1943 году в Селецком лагере и в 1944 году в Сумах и Киверцах, а также позднее, после вступления польской армии на родную землю.

Ибо в этих словах, возможно и наивных, кроме веры заключалось и уважение к борющимся, а также глубокое понимание процессов, которые сделали их людьми активными, увлеченными. И было еще понимание их и своей потребностей. Понимание того, что среди них, людей из польского леса, есть крестьяне, которые в долгие межвоенные годы по горькой необходимости вырубали этот лес, есть и лесники, которые, тоже в силу горькой необходимости, охраняли его. Что есть люди — земледельцы, такие, которые никогда своей земли не имели, и такие, которые имели ее слишком много, но не способны были ее обрабатывать. Что есть люди с мозолистыми ладонями, в кожу которых въелась смола или машинное масло, огрубевшими от пневматического молота, и люди в очках, которые испортили зрение в Ягеллонской библиотеке. Что есть люди, которые прыгали с самолетов, и люди, которые соскакивали с поездов, и не столь важно, знак какого иностранного государства был на крыльях самолета и куда направлялся поезд, в котором они ехали. Важнее был знак, который они несли в своем сердце, и направление — к Польше, которое они сами выбрали. Что из того, что друг на друга они смотрели волком: одни проверяли, достаточно ли натружены руки других, а другие экзаменовали первых в знании «имен польских королей» и молитв… Что из того, что на шапках одних металлический орел был с короной, а на других — без нее? Разве речь шла об этом? Главное, что все они были едины. Сейчас важны были живой человек и живая нация: само реальное существование того, что символизировал этот орел. Неужели они не поймут этого?

В верхах «лондонской» Варшавы и «польского» Лондона подобного убеждения и подобных чувств не было, и не без причины.

В день, когда батальоны 27-й дивизии АК на полях под Киверцами приносили присягу на верность знаменам с пястовским орлом, знаменам, на которых было написано «За нашу и вашу свободу», правительство в Лондоне получило депешу:

«Отряды 27-й пехотной дивизии в составе четырех батальонов со штабом под командованием Остои перешли Буг 7.6 сего года. Расквартированы в районе Парчевских лесов. Дисциплина очень хорошая, снаряжение плохое. Болеют малярией»{53}.