Сорок одна хлопушка

Железным крюком Хуан Бяо вытащил свиную рульку и поднёс к глазам. Чего смотреть-то? Уже готово, разварилось, если варить дальше, перебор будет. Он бросил рульку обратно в котёл, зацепил и поднёс к глазам собачью ногу, не только осмотрел, но и понюхал. Чего нюхать-то, болван? Всё уже готово, быстрее гаси огонь в печи, хватит варить, мясо готово. Он неторопливо зацепил баранью ногу, так же поднёс к лицу, осмотрел, обнюхал, вот болван, нет, чтобы откусить кусочек! Ну, хорошо, наконец-то понял, что хватит. Он отставил в сторону крюк, принялся вытаскивать поленья из печи, и огонь начал слабеть. Он вытаскивал только что полыхавшие поленья, усыпанные искрами, и запихивал в жестяное ведро с песком перед печью, помещение наполнилось белым дымком, к аромату мяса примешался запах гари. Огонь в печи заметно ослабел, вода в котле уже не бурлила, как раньше, но между всеми этими собачьими и бараньими ногами и свиными рульками по-прежнему вырывались маленькие клочья пены. Мясо пело негромкую песню в ожидании, когда его съедят. Хуан Бяо зацепил крюком баранью ногу и положил в таз позади большого котла. Потом туда же отправились собачья нога, два отрезка говяжьего хвоста и свиная рулька. Покидая всех остальных и весело повизгивая, они махали мне «ручками». Ручонки у них короткие и маленькие, как лапки у ежа. Случившееся потом вообще ни в какие ворота не лезет: этот ублюдок Хуан Бяо выбежал на улицу, огляделся по сторонам, зашёл обратно и запер дверь. Я думал, этот подлец набросится на еду, что он будет есть, гад, мясо, которое надеялось, что его буду есть я. И весь исполнился зависти. Но он повёл себя совсем не так, как я предполагал. Он не стал есть мясо, и я с облегчением вздохнул. Он поставил перед котлом табуретку, встал на неё, расстегнул пуговицы на мотне, выпростал свою мерзкую штуковину, нацелил на котёл с мясом и направил туда струйку тёмно-жёлтой мочи.

Куски мяса в котле, тоненько повизгивая, беспорядочно перемешались, тесня друг друга и пытаясь спрятаться. Хлынувшая обильной струёй моча Хуан Бяо подвергла его страшному оскорблению. Его запах мгновенно переменился. Каждый кусок удручённо лил слёзы в котле. А Хуан Бяо, закончив своё омерзительное деяние, с довольным видом убрал свой гнусный инструмент. С хитрой улыбочкой на лице он взял лопату и стал помешивать в котле. Кускам мяса ничего не оставалось, как только помыкивать и переворачиваться. Отставив лопату, Хуан Бяо взял небольшую медную ложку, зачерпнул бульона, поднёс к носу, понюхал и с довольной ухмылкой произнёс:

– Чудный запашок, отведайте-ка моей мочи, сволочи.

Я бросился открывать окно. Хотелось громко закричать, но в горле встал ком. Я был страшно обижен и раздосадован. Хуан Бяо с испугу бросил ложку рядом с котлом, резко повернулся и увидел меня. Лицо его побагровело, зубы оскалились, и вырвался сухой смешок. Хихикнув, он проговорил:

– Сяотун, ты как здесь оказался?

Я злобно смотрел на него, ни слова не произнеся.

– Иди, иди сюда, – помахал он мне рукой. – Я знаю, ты любишь мясо, сегодня накормлю тебя досыта.

Опершись на подоконник, я одним прыжком очутился в кухне. Хуан Бяо заботливо подвинул мне складной стул, усадил, поставил передо мной табуретку, на которую только что вставал, и установил на неё жестяной таз. Улыбаясь мне притворной улыбочкой, взял крюк, вытащил из котла баранью ногу, с которой стекал бульон, стряхнул её пару раз и положил в таз:

– Ешь, малыш, наедайся от пуза, это баранья нога, а в котле ещё есть собачьи ноги, свиные рульки, говяжьи хвосты, ешь, что хочешь.

Опустив голову, я посмотрел на страдальческое выражение лежащей в тазе ноги и холодно проговорил:

– Я всё видел.

– Что ты видел? – неуверенно произнёс Хуан Бяо.

– Всё видел.

Почесав шею, Хуан Бяо хихикнул:

– Дружище Сяотун, я их терпеть не могу. Терпеть не могу за то, что они день за днём приходят на бесплатные харчи. К твоим родителям я не…

– Но мои родители тоже хотят есть!

– Да, твои родители тоже хотят есть, – усмехнулся он. – Древние говорили: «Не видел, как приготовлено, значит, чистое», – верно? На самом деле чуть облитое мочой мясо становится нежнее и свежее. Моя моча никакая не моча, а первоклассное кулинарное вино.

– А сам ты такое ешь?

– Странно, что человек не может пить собственную мочу? – усмехнулся он. – Но вот ты, раз уж видел, тоже не можешь заставить себя есть, – он взял таз, вернул баранью ногу в котёл, потом поставил передо мной таз с мясом, вынутым из котла до того, как он туда помочился. – Вот, парнишка, это, как ты видел, выловлено из котла до добавления кулинарного вина, можешь есть спокойно. – Он взял с разделочной доски плошку толчёного чеснока и поставил передо мной: – Вот, макай сюда, у твоего дяди Хуана мясо единственное в своём роде: разваренное, но не сильно, жирное, но не приторное, меня специально пригласили, чтобы я его приготовил.