Сорок одна хлопушка

Я ем вас. Ем, обливаясь слезами. Слышу, как вы плачете у меня во рту, но понимаю, что это слёзы счастья. С плачем я поедаю плачущее мясо и чувствую, что этот процесс превращается в некую духовную связь. Нет, такого раньше я никогда не испытывал, отныне в моём понимании мяса произошла коренная перемена. Один седобородый старик из захолустья Наньшань говорил, что можно разными путями познать дао и стать небожителем. Я спросил его: а если есть мясо, тоже можно? Он презрительно ответил, что можно, и поедая дерьмо. Тогда мне стало ясно, что, обретя возможность слышать, как говорит мясо, я стал отличным от других. Это тоже явилось причиной моего ухода из школы: я уже мог общаться с мясом – ну чему мог научить меня учитель?

Пока я ел, Хуан Бяо стоял рядом и с дурацким видом смотрел на меня. У меня не было ни сил, ни интереса обращать на него внимание, во время такого близкого общения, которое происходило между мной и мясом, в кухне, казалось, никого не было. Лишь когда я поднимал голову, чтобы передохнуть, его маленькие глазки, посверкивавшие дьявольскими огоньками, заставляли меня вспомнить про это живое существо.

Мяса в тазу оставалось всё меньше, а в животе всё больше. Потяжелевший живот дал знать, что больше есть не в силах. Если есть дальше, то и дышать не смогу. Но мясо в тазу ещё звало, всхлипывало и мясо в большом котле позади. В подобной ситуации я ощутил безграничную печаль от того, что размеры моего живота не позволяют вместить всё мясо на земле. Всё мясо в Поднебесной уповало на то, что я съем его, я тоже мечтал об этом, не желая, чтобы оно попало в бренные тела тех, кто в нём ничего не понимает, но это было невозможно. Чтобы потом ещё есть мясо, я закрыл рот, мечтая есть его и в будущем, и попытался встать. Но не смог. С трудом опустив голову, увидел, как сильно выпирает мой живот. Мясо в тазу призывало меня, попискивая со сладкой грустью, но я понимал, что если съем ещё, то мне конец. Опираясь о края табуретки, в конце концов, поднялся. Закружилась голова, я понял, что это и есть состояние, когда переешь мяса, так называемое «головокружение от мяса», этакое комфортное ощущение. Хуан Бяо протянул руку, чтобы поддержать меня, и с каким-то бесподобным восторгом произнёс:

– Ну, брат, ты воистину обрёл заслуженную славу, раскрыл глаза недостойному.

Я понял, что он имеет в виду, слава о том, что я могу есть мясо, умею это делать, съедаю много, уже разлетелась по всей деревне.

– Чтобы есть мясо, нужно иметь брюхо, – продолжал он. – У вас с рождения зверский аппетит, как у тигра или волка, брат, а правитель небесный избрал вас среди всех людей, чтобы вы ели мясо.

Было ясно, что смысл его комплимента можно толковать двояко: первое, собственно, то, что я открыл ему глаза на моё умение есть мясо, и глубокое уважение; но ещё этими словами он хотел заткнуть мне рот и не позволить рассказывать о том, как он помочился на мясо.

– Мясо входило в ваш живот, почтенный брат, словно красавица, которая выходит замуж за героя, как резная сбруя, которую надевают на скакуна, для других съесть столько – псу под хвост. Отныне, почтенный, как захотите поесть мяса, приходите ко мне, каждый день буду вам его оставлять, – продолжал он. – Ну а как ты сюда пробрался? Через стену перелез?

Мне не хотелось обращать на него внимание, я открыл двери кухни и, придерживая руками живот, поплёлся на улицу. Слышно было, как он кричит мне вслед:

– Завтра не надо лезть через сточную канаву, брат, ровно в полдень я оставлю там мясо для тебя.

Ноги были как ватные, взгляд затуманился, из-за тяжеленного живота я шёл, немного запинаясь. Было ощущение, что в этот момент я существую для мяса в животе, что только и могу чувствовать его существование. Невероятно счастливый, бесчувственный, как во сне, я бесцельно брёл по отцовскому комбинату, от цеха к цеху. Ворота каждого плотно закрыты, будто внутри сокрыта тайна, не подлежащая разглашению. Прижавшись к щёлке ворот, я попытался увидеть, что делается внутри, но там всё было темно, двигались какие-то большие тени – я смекнул, что, наверное, это крупный рогатый скот в ожидании забоя, потом оказалось, что это действительно быки. На мясоперерабатывающем комбинате отца было четыре забойных цеха: для крупного рогатого скота, для свиней, для баранов, а также для собак. Цех крупного рогатого скота и свиней – самый большой, для баранов поменьше и для собак самый маленький. О том, что происходит в этих четырёх цехах, позволь, я расскажу позже, мудрейший, а сейчас поведаю о том, как я бесцельно бродил по отцовскому комбинату, забыв из-за живота, набитого мясом, почему я сбежал из школы, а то, что в полдень нужно забрать из подготовительной группы сестрёнку и отвести её на обед домой к Лао Ланю, вылетело у меня из головы напрочь. Счастливый, я брёл и брёл, а подняв голову, увидел внушительный круглый стол, расставленные на нём большие плошки и чашки с мясом, и ещё какие-то разноцветные вещи.

Хлопушка двадцать девятая