Сосед сверху, сосед снизу

Там, позади неё предвкушающе оглаживает восхитительную попку девушки Эмиль. Прелюдии окончены — девушка возбужденно всхлипывает даже от легкого прикосновения к клитору или к раскаленному входу в её тело. Терпеть это невозможно, все существо буквально требует дать ей то, что она так хочет. А Эмиль в принципе не отличается терпением.

Первый толчок члена в её тело Настю застает врасплох. Она даже жмурится, на несколько секунд разрывая их со Змеем контакт взглядов. А потом Эмиль толкается в неё снова, на этот раз глубже.

Не стоны — музыка. Слушал бы и слушал.

Да и любоваться таким ярким выражением удовольствия на её лице — восхитительно.

Кончики пальцев Эрика все также касаются нежных Настиных губ. Касаются раз за разом, ускользая от неё и возвращаясь вновь, дразня и распаляя. Свободной рукой Эрик расстегивает молнию на джинсах. Его член ложится в ладонь, заставляя девушку уже не ощущать и догадываться, а видеть. И ей точно нравится увиденное. Глаза восхищенно расширяются, по пересохшим губам проскальзывает язычок.

Эрик же лишь крепче сжимает в ладони напряженный ствол, пару раз толкается им в плотное кольцо собственных пальцев. Хорошо, но не то. И силы оставаться только зрителем у него уже почти закончились.

Всего-то и надо — податься чуть-чуть вперед, коснуться горячей головкой сладких губ.

— Ты хочешь? — шепот едва слышный, но в той тишине, что сейчас подглядывает за их развратом, он прекрасно различим. — Подаришь мне свой ротик, моя сладкая?

Она ведь может отказаться. Она может оказаться не проникнувшейся этой атмосферой, не соблазнившейся его пороком. И думать об отрицательном ответе Змею совершенно не хочется. Он  совершенно не готов его принимать сейчас.

Сладкий язычок девушки самым кончиком касается его плоти, приговаривая все плохие предчувствия Эрика к немедленной казни.

Она хочет и его. Все-таки хочет. Все-таки — не только Эмиля. Все-таки они заводят её именно оба. Не зря в Берлине она сбежала, как только ей предложили выбирать!

Волшебно.

Как и то, что уже мгновением спустя они с Эмилем толкаются в Настино тело синхронно. Но с разных сторон.

33. Трое. Бесконечная агония

— Jävlar!

Как ни крути, а родные ругательства — так и рвутся из груди.

Как не помянуть дьявола, если он точно приложил свою лапу к созданию этой женщины? Сколько сил он приложил к роскошной форме этой задницы, сколько выверял звучность этого нежного голоска, чтобы кончить хотелось от каждого, даже самого приглушенного тихого стона.

И на этом её достоинства ведь не заканчиваются.

Мягкая как персик, спелая девочка, да еще и гибкая как кошка…

Эмиль ощущает себя морским шквалом, вознамерившимся смыть эту девчонку с лица земли, к утру оставив в этой постели только мокрые от её пота и оргазмов простыни. И их бы с собой забрал, дай ему такую возможность.

Это всегда заводило — лапать девчонку в четыре руки со Змеем, перехватывать её из его рук, будить в её голове самые постыдные желания, проверять на прочность, искушать, и видеть, как фантазии побеждаются закомплексованностью. Фантазируют о таких вещах многие. Решаются — единицы.

— Смотри на меня, малышка, — пальцы Змея проскальзывают по нежной скуле Насти, — смотри!

Она не может не вскинуть взгляд. Да и Эрик удовлетворенно улыбается, пока его взгляд медленно крепнет и темнеет. Значит, она послушалась.

Дьяволов бабий сомелье… Змей трахает заманчивый мышкин рот во вдумчивом неторопливом темпе. Это заводит. Хотя нет, это помогает в желудке Эмиля разгореться настоящему пожару, заставляя его с еще большим остервенением натягивать на свой член сладкое тело их девочки.

Будто они со Змеем соревнуются, кто доставит этой девушке больше удовольствия.

Разумеется, у Эмиля преимущество. Ему сейчас принадлежит эта шелковая вагина, со всеми её точками женского удовольствия. Это от каждого его движения бедрами из горла девушки вырывается приглушенный, но очень яркий вскрик.

Да, сладкая, спорим, ты не знала, что дно у тебя вот там?

Судя по ладошкам, что то и дело с размаха хлещут по сбившемуся одеялу  — крошка многих вещей о себе даже не подозревала.

Эрик берет её рот, но и действует по-другому. Он не торопится кончать, не стремится вколотиться к мышке в горло до самых гланд — нет, он взял в рабство ее красивые глаза, не отрывая своего  похабного взгляда от её лица, не давая и ей хотя бы зажмуриться. Это его глаза — две голодные черные дыры, в которых плещется одержимость. Это он с вопиющей нежностью касается мышкиного затылка, распуская растрепавшуюся косу, заплетенную девушкой перед сном. Это он нарочито неторопливо стягивает с себя майку, как форменный стриптизер, предоставляя девушке, не «хлеб», так зрелище.

На этом фоне Эмиль, с жадной жестокостью прихватывающий их девочку за волосы и заставляющий её выпрямиться, даже выгнуться к нему — озабоченный неандерталец.

Плевать.