Владимир Кунин

Сошедшие с небес

Ах, эти черные глаза меня пленили!

Их позабыть никак нельзя — они горят передо мной...

Ах, эти черные глаза... Кто вас полюбит,

Тот потеряет навсегда и сердце, и покой... —

лилось с заезженной старой пластинки...

Темнота населена неясными приглушенными звуками. И среди них — шепот — торопливый, срывающийся, лихорадочный, словно горячечный бред:

— Я люблю тебя... Боже мой, как я люблю тебя!

— И я... И я тебя люблю, солнышко мое...

— Тише, родненький... Тише, миленький... Тише, Сереженька.

— Пускай... Чего теперь бояться?

— Господи! Ну почему так поздно? Где же ты раньше был?

— Я всегда был с тобой, Машенька. Ты просто не знала об этом. И я не знал...

— Я люблю тебя... Я так тебя люблю!..

Откуда-то стал возникать слабый желтый свет. Он выхватывал из кромешной тьмы уродливые каменные стены, стонущих раненых — они лежали по углам узкой пещеры, прорубленной в нагромождении скальных пород.

Кто-то нес керосиновый фонарь, негромко выкрикивал:

— Санинструктор! Санинструктор! Маша! Где ты? Там у Тенякова опять кровотечение. Ты где, Маша?..

— Пить... Пить... Пить... — стонут из всех темных углов.

Белеют бинты в слабеньком свете керосинового фонаря.

— Маша!

— Иду!

Маше восемнадцать лет. Она худенькая, грязная и оборванная. Поднялась с колен, подхватила санитарную сумку, погладила по лицу лежащего двадцатилетнего младшего лейтенанта:

— Полежи, Серёженька. Я скоро вернусь. Полежи, любимый...

Сережа — летчик. Это видно по погонам истерзанной гимнастерки. На нем брюки с одной штаниной. Нога, на которой нет штанины, замотана грязными бинтами с заскорузлыми пятнами засохшей крови. Под боком лежит немецкий автомат «шмайссер».

Оружие здесь лежит возле каждого раненого. Все полуголые — жара, душно, пот заливает лицо, разъедает глаза.

— Пить... Пить... Пить...

И словно убаюкивая лежащих, откуда-то плывет довоенное, сладкое:

... Был день осенний, и листья грустно опадали,

В последних астрах печаль хрустальная жила,

Слезы ты безутешно проливала — ты не любила,

И со мной прощалась ты...

На полуслове оборвалось танго, и чей-то вкрадчивый женский голос со слабым немецким акцентом и характерной радиохрипотцой сказал:

— Германское командование обращается к вам с благородным гуманным предложением: вы должны выйти из подземелья и сдаться. За это вам гарантируют жизнь и свободу...

Вернулась Маша с огарком свечи. Снова опустилась на колени перед Сергеем:

— Вот у нас с тобой и свет есть... Теперь бы только выжить.

— Нам известно о вас все, — говорил мягкий женский голос с немецким акцентом. — Мы знаем, что вы погибаете от жажды и голода, каждый день вас становится все меньше; нам известно, из остатков каких воинских частей состоит ваш подземный гарнизон; знаем, кто вами командует...

— Не слушай, не слушай... — торопливо зашептала Маша.

— Я не слушаю. Я смотрю на тебя, Машенька моя... Моя Машенька.

Кто-то неподалеку прошелестел:

— Водички... глоточек...

— Нету пока водички, лапушка. — Маша подскочила к раненому. — Потерпи. Может, к ночи... Вчера же удалось, помнишь?

— Не дожить мне до ночи...

— Доживешь, что ты! Мы все доживем. Обязательно!

А женский голос с немецким акцентом откуда-то говорил:

— Мы перекрыли единственный источник воды — колодец у главного входа в каменоломню. За ним установлено круглосуточное наблюдение. Ни одному из вас не удастся достать оттуда хотя бы каплю воды...

Щелчок, и снова мужской надрывный голос страдальчески запел:

Ах, эти черные глаза меня пленили...

В глубине пещеры возник шум борьбы, послышались крики:

— Нет! Нет! Нет! Не дам!!! Не смеете!..

— Попался, гад!

— Пустите! Не отдам! Не отдам!.. Нет у вас таких прав!..

Трое легкораненых держали старика-санитара и вырывали у него из рук металлическую банку — нечто вроде небольшого бидона. Из темноты появился закопченный оборванный подполковник, Посмотрел на старика-санитара тяжелым глазом.

— Заначка у гада! — в истерике кричал один раненый, а второй плакал навзрыд: — Прятал... Прятал, сволочь!..

— Раздать воду раненым, — хрипло приказал подполковник, облизывая пересохшие, растрескавшиеся губы, и ушел в темноту.

— Пустите меня!!! — дико закричал старик-санитар и рванулся.

Банка вылетела из его рук, упала — вода растеклась по земле, оставив только влажный след.

Старик нагнулся, схватил пустую банку, захохотал и побежал. Он несся по полутемным подземным коридорам, расталкивал людей, размахивал банкой и не то пел, не то рыдал:

— «Широка страна моя родная,

много в ней лесов, полей и рек!..»