Сотворение мифа

Гений Ломоносова обыкновенно проявлялся в замечательном даре предвидения, постижения будущих путей науки. Этим свойством отмечена и его «Древняя Российская история». В ней встречаются блестящие идеи, нашедшие подтверждение в ходе развития исторической науки. Ломоносов утверждал, что история народа обыкновенно начинается намного раньше, чем его имя появляется в письменных источниках — и современная славянская археология доказала это[147]; он высказал мысль о смешанном составе народов, «ибо ни о едином языке (здесь в значении: народе. —

С. Ц.) утвердить невозможно, чтобы он с начала стоял сам собою без всякого примешения» — и современная антропология согласилась с ним[148]

; он указал на самое глубокое начало, объединяющее всех славян — их древнюю мифологию, — и сегодня нет ни одного исследования по религии и культуре древних славян, которое не основывалось бы на этом положении. А его внимание к «доваряжской» истории Руси предопределило подлинно научный подход к изучению древнерусской истории и предпосылок возникновения государства у восточных славян.

«Варяжский вопрос» Ломоносов обогатил тем, что впервые представил на суд читателей развёрнутую научную критику версии о скандинавском происхождении древнерусской элиты. Его аргументация до сих пор звучит, как удары молота по горшкам норманнской теории. Ломоносов обратил внимание на капитальные факты: что в древней Скандинавии нет ни малейших следов ни руси, ни Рюрика, как и на Руси, в свою очередь, полностью отсутствует скандинавская топонимика, а древнерусский лексический фонд свободен от сколько-нибудь заметного скандинавского языкового влияния; что имена первых русских князей, которые Байер «перевёртывал весьма смешным и непозволительным образом, чтобы из них сделать имена скандинавские», не имеют на скандинавском языке «никакого знаменования», то есть внятной этимологии. И кроме того, по здравому замечанию Михаила Васильевича, сами по себе имена не указывают на этническое происхождение их носителей.

Проблеме варягов он посвятил всю седьмую главу своего сочинения, где решительно подчеркнул их полиэтнический состав: «Неправедно рассуждает, кто варяжское имя приписывает одному народу. Многие сильные доказательства уверяют, что они от разных племён и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем». Поморские славяне «варяжествовали» на Балтике не хуже скандинавов и, безусловно, также включались средневековыми авторами в число варягов. Объяснить происхождение слова «варяги» Ломоносов не смог («Какого происхождения сие имя, о том имеем немало сомнительных догадок»), но нарушил скандинавскую монополию на этот термин: «…Всех справедливее быть кажется, что производится от общего речения всем северным народам».

Когда Ломоносов подошёл к вопросам происхождения «руси» и призвания князей, он безошибочно отослал будущих историков к южному берегу Балтики, этой окраине средневекового славянского мира, которая, однако, имеет ключевое значение для начальной русской истории. Ошибся он только с конкретной локализацией, поместив Рюрикову «русь» в район нижнего Немана и Пруссии.

Нелишне заметить, что Миллер постепенно сблизил свою точку зрения с ломоносовской. Произошло это вследствие знакомства Миллера с космографией Равеннского географа (анонимным латиноязычным сочинением VIII века), где «страна роксоланов» помещена по берегам Вислы. «Русские варяги, — напишет Миллер уже в 1760 году, — были роксоланы из Пруссии (совершенно отличные от древних пруссов, хотя и обитавшие некогда в Пруссии)». Это мнение он перенесёт без изменений и в трактат «О народах, издревле в России обитавших» (1772).

В 1773 году, тоже уже после смерти автора, увидит свет исторический трактат Василия Кирилловича Тредиаковского «Три рассуждения о трёх главнейших древностях российских, а именно: I. О первенстве словенского языка пред тевтоническим. II. О первоначалии россов. III. О варягах руссах славянского звания, рода и языка» (1757).