Сотворение мифа

Зато арабоязычные писатели, получившие от ромеев сведения о «варанках» ещё в ту пору, когда под ними подразумевались поморские славяне, закрепят эти знания в качестве устойчивой литературной традиции. Продолжатели и комментаторы Бируни в следующих столетиях будут сажать «варанков» на южный берег «моря Варанк» или на «север страны славян», то есть в Славянское Поморье. Особенно интересен идиоматизм, употреблённый в «Выборке времени о диковинах суши и моря» Шамсуддина ад-Димашки (1256–1327). В северной области Окружающего океана, говорится там, «находится великий залив, который называется морем Варанк… Варанки же есть непонятно говорящий народ и не понимающий ни слова, если им говорят другие… Они суть славяне славян [важнейшие, знаменитейшие из славян]». Последнее выражение бытовало именно в славянском Поморье. Латинская надпись на надгробии поморского герцога Богуслава (ум. 24 февраля 1309 года) называет его Slavorum Slavus dux, то есть «величайший славянский герцог».

На Руси слово «варанг» примет форму «варяг». В конце XI века, когда в Киево-Печерском монастыре начнётся работа над «Повестью временных лет», его первоначальное значение будет уже забыто. Для летописца «варяг» — это любой выходец из «заморья» (Балтийского региона). Смутное воспоминание о славянстве первых варягов сохранится лишь в географических представлениях: в летописном списке народов, происходящих от «Иафетова колена», варяги помещены на южное побережье Балтики, к западу от ляхов и пруссов[161], а новгородцы в договорной грамоте с Готским берегом именуют варягами «немцев» — ганзейских купцов из бывшего вагрийского Любека: следствие активного онемечивания земель вендов. Но попытка летописца вписать «русь» в историческую реальность «варяжской» Балтики последних десятилетий XI века («ибо звались те варяги русь, яко другие зовутся свеи, другие же урманы, ангяне, иные готы») породит пресловутый «варяжский вопрос» — этот многовековой мираж российской историографии.

Часть пятая

Гёттингенский профессор

Воздух Гёттингена быстро выветривает из головы Шлёцера воспоминания о служебных неприятностях и дорожных трудностях. Остаток 1767 года он проводит в напряжённом труде. На его рабочем столе растёт кипа бумаг. В 1768 году рукопись получает название «Probe russischer Annalen» («Опыт изучения русских летописей», введение и первая часть) и отправляется в типографию. Шлёцер сам оплачивает печать тиража.

Во введении он рисует себя человеком, срывающим перед европейской публикой завесу, которая скрывала целый мир. «Древняя русская история, — восклицает Шлёцер, — какое необъятное понятие! Я почти теряюсь в его величии». История России — это история «такой страны, которая охватывает девятую часть обитаемого мира; территория которой вдвое больше Европы и в два раза обширнее древнего Рима, который называл себя властелином мира»; это история народа, который «уже в течение 900 лет играет большую роль на арене народов»; «история державы, соединяющей под своим скипетром славен, немцев, финнов, самоедов, калмыков, тунгусов и курильцев, народы, совершенно различных языков и племени, и граничащей со шведами, поляками, персами, бухарцами, китайцами, японцами и североамериканскими дикарями». «Разверните анналы всех времён и народов, — призывает Шлёцер, — и назовите мне историю, которая была бы обширнее или даже равна русской; это история не одной страны, а части света, не одного народа, а множества народов…».

И зная всё это, продолжает он, не странно ли, что Нестор, «столь старый, столь важный и столь давно известный летописец, единственный в своём роде историк своей нации, в течение более 650 лет пролежал почти в пыли», оставаясь неизвестен иностранцам? Неправы те историки, которые утверждают, будто русские не обнародовали своих летописей, стремясь скрыть своё варварское прошлое. Нет ни одной нации в Европе, напоминает Шлёцер, чьи предки не были бы варварами. Для таких историков будет «неожиданной новостью» узнать, что в XI–XII веках, когда Европа могла похвалиться лишь несколькими учёными монахами, в России уже процветали греческие науки и искусства, существовали публичные школы, учреждённые князем Владимиром после принятия христианства, и писанные законы, изданные Ярославом Мудрым в 1016 году, а туземные летописцы трудились над первой правдивой историей европейского Севера.

И как же до сих пор изучали «необъятную историю» девятой части мира? По мнению Шлёцера, этим большей частью занимались «фантазёры» и «высокомерные невежды», которые «дерзко блуждали… в сумрачных дебрях по ту сторону летописей».