Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)

Некоторых угораздило приобщиться к литературе, начав, скажем, с книг Роб-Грийе. Роб-Грийе можно читать лишь тогда, когда ты усвоил нарушаемые им исконные законы построения повествования. Как для того, чтобы в полной мере насладиться изобретательством и лексическими вывертами Гадды, нужно знать правила итальянского языка и свыкнуться с добрым тосканским говором «Пиноккио».

Помню, как в детстве я отчаянно соперничал с одним своим другом из культурной семьи, который читал Ариосто, а я, чтобы не ударить в грязь лицом, на скудные свои сбережения купил с лотка книжку Тассо. Тассо я, конечно, почитывал, но при этом втихую зачитывался «Тремя мушкетерами». Как-то вечером мама того мальчика, будучи у нас в гостях, обнаружила предосудительную книгу на кухне (будущие литераторы читали на кухне – скрючившись и упершись спиной в буфет, а мама все кричала, что мы глаза себе испортим и шли бы мы лучше погуляли) и пришла в полный ужас: «Как, ты читаешь эту гадость?» Надо сказать, эта же самая дама признавалась маме, что ее кумир – Вудхауз; я тоже его читал, и с большим удовольствием, но, в конце концов, одно чтиво стоит другого: чем Вудхауз благороднее Дюма?

Дело в том, что над романом-фельетоном уже больше века тяготеет обвинение, и дело не только в поправке Риансе от 1850 года, которая поставила под угрозу само их существование, обложив неподъемным налогом газеты, публиковавшие feuilleton, но и в общем мнении, бытовавшем среди людей богобоязненных, что feuilleton разрушает семьи, развращает молодежь, подталкивает взрослых к коммунизму и ниспровержению алтаря и престола – чего только стоит двухтомник объемом в без малого тысячу страниц, который Альфред Неттеман в 1845 году посвятил анализу этой дьявольской писанины («Etudes critiques sur le feuilletonroman»[245]

).

И все-таки, лишь читая бульварные романы, причем в детстве, можно изучить классические приемы повествования, которые предстают здесь в чистом виде, порой бесстыдно обнаженные, но исполненные захватывающей мифопоэтической энергии.

Так что сейчас мне хотелось бы сосредоточиться не на какой-то конкретной книге, а на жанре как таковом (feuilleton), точнее на таком специфическом его приеме, как узнавание. Если возникнет нужда напомнить, как я только что и сделал, что

feuilleton являет нам извечные повествовательные приемы, достаточно процитировать Аристотеля («Поэтика», 1452a-b). Узнавание – это «переход от незнания к знанию» и, в частности, узнавание людьми друг друга, когда один персонаж опознает в другом, причем неожиданно (оттого ли, что ему открывают глаза другие, или обнаружив драгоценность либо шрам), родного отца или сына, а может, узнается и нечто худшее, как случилось с Эдипом, когда он вдруг осознал, что Иокаста, с которой он вступил в брак, – его мать.

На узнавание или реагируют простодушно, включаясь в игру, которую ведет автор, или же размышляют над происходящим с позиций нарратологии. Некоторые считают, что во втором случае есть риск, что пропадет весь эффект, но это не так – в доказательство приведу сначала ряд нарратологических рассуждений, чтобы затем с места в карьер перейти непосредственно к чудесам узнавания.

Двойное

узнавание должно застать врасплох не только героя, но и читателя. Сюрприз может быть предварен некими намеками и предположениями, а может оказаться и полностью неожиданным даже для читающего, и умение найти верную дозировку едва уловимых подсказок и внезапных сюжетных поворотов зависит от мастерства автора. Узнавание простое имеет место в том случае, когда открытие сваливается на героя как снег на голову, но читатель загодя начинает понимать, что происходит. Типичный пример – многократное саморазоблачение Монте-Кристо перед своими врагами, ожидаемое и предвкушаемое читателем уже с середины книги.

При двойном узнавании читатель, отождествляя себя с героем, страдает и радуется вместе с ним, разделяя и его удивление. При простом же читатель проецирует на героя, секрет которого он уже знает или хотя бы о нем догадывается, собственные фрустрации и мечту о реванше, предвосхищая эффектную развязку. Иными словами, читатель сам не прочь бы поступить с собственными врагами, с начальником, с изменившей ему женщиной так, как поступает Монте-Кристо: «Ты презирал меня? Ну так сейчас ты узнаешь, кто я на самом деле!» – и облизывается в предвкушении финала.