Совет юстиции

Тогда Манфред спросил про «Гильдию», и Джессен просиял.

— О, в «Гильдии» дела идут как нельзя лучше! — он довольно улыбнулся. — Сейчас я обращаю железнодорожных воров… Ну, вы знаете, их полно на вокзалах.

— И в кого же?

— В грузчиков и носильщиков, которых они иногда изображают, — ответил увлеченный человек, но добавил уныло: — Хотя порой очень трудно найти применение для людей, которые и рады бы заняться нормальным делом, да только из документов имеют лишь разрешение на досрочное освобождение.

Когда он собрался уходить, Манфред пожал ему руку.

— Не отчаивайтесь, — сказал он.

— До свидания, — ответил Джессен, и Манфред улыбнулся.

Если эти два слова: «Манфред улыбнулся» уже приелись вам, я хочу напомнить, что они лучше всего передают то настроение, в котором он проводил эти страшные дни в Челмсфордской тюрьме. Нет, в его отношении к своему положению не было и тени бравады или насмешки, и когда он встречался с тюремным священником, будь на месте последнего даже самый легкоранимый человек на земле, и тот бы не нашел повода для обиды. Но твердость убеждений Манфреда оставалась непоколебимой.

— Я ничего не могу с ним поделать, — в отчаянии ломал руки священник. — В его руках я ощущаю себя младенцем. Он заставляет меня чувствовать себя, как какой-нибудь дьячок, разговаривающий с Сократом.

Подобного никогда раньше не случалось. Положение было столь необычным, что по просьбе Манфреда в конце концов было решено вовсе отказаться от религиозных церемоний.

Днем во время прогулки Манфред поднял голову и посмотрел в небо. Надзиратели, проследив за его взглядом, увидели большого желтого воздушного змея с развевающимся флажком, на котором была реклама какой-то новой марки автомобильных шин.

— Парящий желтый змей — чем не символ свободы? — усмехнулся Манфред и пошел дальше по каменному кругу, напевая какую-то песенку.

Вечером перед сном у него забрали тюремную робу и вернули тот костюм, в котором он был арестован. Когда Манфред засыпáл, ему показалось, что он услышал непривычный звук шагов и подумал, что правительство, очевидно, решило усилить охрану тюрьмы. Топот караула под его окном звучал тяжелее и отрывистее, чем обычно.

— Военные, — догадался Джордж и заснул.

Он не ошибся. По мере того как приближался роковой час, опасение, что Манфреда могут попытаться спасти, росло, поэтому ночью на поезде в Челмсфорд прибыли полбатальона солдат, которые окружили тюрьму.

Священник, решившись на последнюю попытку, получил неожиданный отказ. Неожиданный из-за горячности, с которой он был высказан.

— Я отказываюсь говорить с вами! — сердито воскликнул Манфред. Это был первый раз, когда он проявил несдержанность. — Я ведь уже говорил вам, что не хочу, чтобы из-за меня священное действо превратилось в фарс. Как вы не понимаете, что я веду себя так, потому что у меня есть причины? Или вы думаете, что я невоспитанный грубиян, который отвергает вашу доброту из-за какого-то извращенного упрямства?

— Я просто растерялся, — признался священник, и, когда Манфред ответил, голос его звучал спокойнее:

— Подождите еще несколько часов, и вам все станет понятно.

В опубликованных позже рассказах о том знаменательном утре утверждается, что Манфред почти ничего не ел. Но в действительности он весьма плотно позавтракал, заявив: «Мне предстоит долгая дорога, так что нужно набраться сил».

Без пяти минут восемь у двери в камеру собралась небольшая группа газетных репортеров, через тюремный двор протянулась двойная шеренга надзирателей, а солдатам, окружавшим тюрьму, была отдана команда усилить бдительность. Без одной минуты восемь в камеру вошел Джессен с тонким ремешком в руках. Потом с первым ударом часов в камеру шагнул начальник тюрьмы и кивнул Джессену.

В ту же секунду в разных частях страны одновременно были перерезаны телеграфные провода, соединяющие Челмсфорд с остальным миром.

Мрачная процессия вышла на тюремный двор. Отсутствие священника несколько уменьшало ее мрачность, но все же вид она являла собой достаточно жуткий. Первым шел начальник тюрьмы, за ним, между двумя конвоирами, — Манфред со связанными руками. Последним шествовал Джессен. Тюремщики провели заключенного в маленькое здание без окон, поставили на люк и отошли в сторону. К виселице подошел Джессен.

— Если позволите, одну минуту, — неожиданно заговорил Манфред. — Прежде чем петля ляжет мне на шею, я хочу кое-что сказать. — Джессен отошел на шаг. — Мое последнее слово… — медленно произнес Манфред. — Прощайте!

Свое последнее слово он произнес особенно громко, почти выкрикнул. Джессен наклонился, чтобы поднять с пола сложенную кольцами веревку. И тут, совершенно неожиданно, прежде чем веревка была поднята, прежде чем кто-либо успел что-то понять или предпринять, люк под смертником разверзся, и он исчез из виду.

Исчез из виду в прямом смысле, потому что яма, открывшись, исторгла огромный клуб черного дыма, который заставил всех, кто был в здании, задыхаясь и кашляя, броситься на открытый воздух.