Советник царя Гороха (сборник произведений)

Лейтенант хорошо все помнил. Последний день. Проводы выпускников в прифронтовые районы. Поднято-торжественное и одновременно нервозное настроение, которое буквально переполняло всех. Гул летающих низко истребителей-перехватчиков, прикрывающих район Курской железнодорожной станции, смешивающийся с бравурными звуками военного духового оркестра, исполняющего государственный гимн и какие-то сентиментально-патриотические композиции. Учителя в парадной форме, грустно и строго смотрящие на радостно-оживленные молодые лица своих бывших учеников, с задумчивой печалью слушающие их напряженный смех. Родители, пришедшие проводить своих сыновей. Какие-то то плачущие, то улыбающиеся молодые девушки в гражданском платье или в форме женских тыловых батальонов. И его улыбающиеся товарищи, машущие руками из окон вагонов… И он, который по всем законам должен быть среди них, но почему-то стоящий на перроне, в толпе провожающих. Бывшие одногруппники-курсанты одеты в яркие темно-синие мундиры, к которым прикреплены золотые значки со скрещенными молотками… Он в унылой полевой форме тыловых техников, цвета бурой грязи с вкраплениями охры… Странно, что о маскировочной окраске тыловиков заботились больше, чем в передовых частях. Лейтенант видел полевую форму фронтовых частей, она была ярче, из лучшей, более добротной ткани, совершенно иной раскраски, бело-серой. Она была красива. То же, что ему пришлось натянуть, больше напоминало безобразный балахон со множеством карманов. В некоторых местах, даже, несмотря на то, что форма был только со склада, были жирные противные подтеки технической смазки, как будто специально, чтобы унизить ее обладателя. Ему было почему-то стыдно и противно, неуютно и даже немного завидно по отношению к тем, кто сейчас, возможно, ехал навстречу собственной гибели. Он стал вызывать такие же чувства окружающих, как крыса, явившаяся на праздник людей. А в чем он собственно был виноват? Еще неизвестно, кому лучше: тому, кто рискует собой на фронте, или тому, кто обречен месяцами сидеть один в пустыне? Да хоть кто-нибудь из этих бросающих презрительные, уничижающие взгляды, среди этих провожающих девушек и пожилых женщин, стариков и детей знает, что такое одна одинокая ночь зимой в пустыне, когда до ближайшего аула сто километров, а ты вынужден соблюдать полное радиомолчание? И так не день, не два, а пять-шесть месяцев, а после недельного перерыва на не менее одинокой унылой базе все повторялось опять! Разве это можно объяснить? Да тогда и он этого не знал, и поэтому ему было еще унизительнее просто быть одетым в злосчастную тыловую форму. А чего стоят учителя, которые перестали и вовсе его замечать, хотя во время учебы ставили его в пример и гордились его успехами. Одним лишь назначением, с таким трудом выхлопотанное отцом, сделало лейтенанта Дмитровича чужим и презираемым в этом сумасшедшем обществе, которое привыкло рассуждать согласно системе государственного идиотизма, прославляющего смерть за Родину и презирающего жизнь за нее.

На место своего назначения он отправился в тот же день, но вечером, и его никто не провожал…Ни одна живая душа. Он забросил рюкзак в вагон грузо-пассажирского служебного поезда, в котором хозяйничала отвратительная толстая женщина и два старика с нашивками резервистов и отправился в путь. По дороге он сменил пять или шесть таких поездов, пока не оказался на месте. В небольшом хмуром городке, на границе с пустыней. Городок был хмур и скучен, но он бы показался Евродиснейлендом по сравнению с тем место, где он вскоре очутился. Станция без названия под номером 372. И ты один. В течение пяти месяцев вахты – один. Не уйти и не убежать, не столько даже по причине воинского долга, сколько оттого, что это невозможно физически. Настоящая бесконечная тюрьма, карцер-одиночка без стен, но от этого не мене унылый, а может даже более. Просто жуткое место…

Глава 2