Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

18 XII [1936]. Назовите чепухой, но тем не менее и сны есть факт. Хочется записать интересный сон. Кто-то сказал мне, что я могу увидеть Сталина. Фигура историческая, увидеть любопытно. И вот… Небольшая комната, простая, мещанская. Сталин пьяный «в дрезину», как говорят. В комнате одни мужчины: из мужиков – я и еще один чернобородый. Не говоря ни слова Виссарионович повалил чернобородого мужика, закрыл простыней и яростно изнасиловал… «И мне то же будет!» – в отчаянии подумал я, припоминая тифлисские обычаи, и хотел бежать; но после сеанса Сталин как будто несколько отрезвел и вступил в разговор:

– Почему вы интересуетесь видеть меня лично?

– Ну, как же: портреты портретами, а живой человек, да еще великий, – совсем другое дело, – сказал я.

В общем, для меня дело кончилось более благополучно и меня даже угощали… Снится мне Сталин второй раз: пред освобождением снился и вот сегодня. <…> Полагаю, что Сталин снится не зря. <…> Во всяком случае, я не выдумал, а фиксирую факты, хотя и бредовые (148).

Как и историк Козеллек, крестьянин Аржиловский настаивает, что, несмотря на их «бредовый» характер, сны – это факты, а точнее – исторические факты. Действительно, субъект сна («я», которому любопытно увидеть «фигуру историческую») и субъект дневника («я», фиксирующее сон) мыслят исторически. Обстановка сна заимствована из стандартного репертуара культа Сталина: встреча рядового советского человека с исторической фигурой Сталина изображается в кино, живописи, газетах и литературе. Мотив изнасилования человека властью встречается в идиомах разговорной речи (обычно оформленный ненормативной лексикой) и легко поддается интерпретации. Как бы Аржиловский ни истолковывал этот сон (он считает его неслучайным, но от толкования воздерживается), записывая его, он следует историческому импульсу: «фиксирую факты».

Добавлю: это видение позволяет Аржиловскому ощутить себя участником исторической драмы, играющим роль на той же сцене, что и жестокий властитель. Более того, с помощью сотрудников сталинского аппарата, изъявших, изучивших и сохранивших дневник Аржиловского, его сон приобрел-таки статус исторического факта.

Дневник наглядно демонстрирует, что сам Аржиловский переживал и толковал сны как метафоры своей жизненной ситуации. Двадцать третьего декабря 1936 года он записал сон: «Снился поезд, мчащийся по узкоколейке в гору» (149). А 21 января он размышлял в дневнике: «Думал о быстро проходящей жизни, о том, что не удастся купить билеты. Что такое, например, литература? Своего рода станция, курортный пункт. Многие могли бы ехать, но не все успели купить билеты. Подошел Горький – взял билет. И покатил… А десятки и сотни таких же Горьких остались у билетных касс с запасом слов и мысли только потому, что нет билетов. Жизнь – быстро мчащийся поезд» (151). Он думает о своей жизни (и о неосуществленной мечте стать писателем) в образах из недавно виденного сна. Сон как бы выступает для Аржиловского в виде художественного изображения его жизни, которое он интерпретирует и комментирует.

Символика другого сна опирается на обстоятельства быта, тяготы которого он связывал с режимом. Приведу всю запись (Лиза – жена Аржиловского, Геня – один из его пятерых детей):