Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Для наших целей – для исторической герменевтики снов – важен вопрос о статусе сновидений как формы знания, в особенности знания о самом себе (саморефлексии и самоописания). (Сон – уникальная форма самонаблюдения – саморассказа или самоинсценировки.) Фрейд описал парадокс: сновидение является результатом нашей душевной деятельности, и тем не менее готовое сновидение представляется нам чем-то чуждым274. Юрген Хабермас, интерпретируя Фрейда, отметил уникальный эпистемологический статус сновидений как текстов, которые представляются самому автору отчужденными и непонятными: после пробуждения субъект сна, который в определенном смысле еще является его автором, не понимает своего создания

275. В этом смысле сновидение, рассказанное после пробуждения, переживается как конфронтация со скрытыми глубинами своего «я» – с тем, что человек знает и чувствует, полностью того не сознавая. Видеть сны – значит оказаться лицом к лицу с тем в себе, что не подлежит контролю. Рассказ о сне – это отрефлектированная форма конфронтации с собой, конфронтации между «я» знающим и «я» не знающим самого себя и своего положения в мире.

Во многих отношениях сны являются благодатным материалом для анализа живого опыта субъекта террора. Вспомним, что Фрейд не только использовал слово «репрессия» в качестве метафоры основного защитного механизма сознания, но и воспользовался словом «цензура» и примером из российской жизни, чтобы метафорически описать процесс смыслообразования во сне, а именно «насилие, которое совершается во сне над смыслом»276

. Об этом – в знаменитом письме Фрейда к Вильгельму Флиссу о смысле сновидений: «Видели ли Вы когда-нибудь иностранную газету, прошедшую через российскую цензуру на границе? Слова, целые фразы, предложения зачернены, так что то, что остается, оказывается недоступным пониманию»277. Напрашивается вывод: сны в самой своей структуре являются подходящим средством для самовыражения человека, живущего в условиях политической репрессии, мобилизующей человеческую способность к самообману и двоемыслию.

И в отношении чувств сон оказывается подходящим средством для самовыражения в условиях террора. Во-первых, переживание сна, как известно из клинической практики, отличается амбивалентностью не только смысла, но и эмоциональных состояний и волевых импульсов: сосуществованием двух противоположных побуждений. Во-вторых, вспомним, что наши сны полны тревоги и страха. (Фрейд кое-что недодумал, приписывая сну исключительную функцию выражения желания.) Психологи описали клиническую феноменологию ночных кошмаров: ощущение потенциальной опасности, угроза насилия, чувство пассивности и беспомощности278.

Существуют, конечно, и другие теории о природе снов: так, древнее представление об их пророческом характере остается в силе до сего дня279

. Такие представления влияют на то, как сон переживается и осмысляется субъектом. Даже те, кто не верит в вещие сны, порой ощущают сон как предвестие – за счет того, что сон разыгрывает возможности дальнейшего развития своего «я» и своей жизненной ситуации, то есть представляет потенциальную реальность. Согласно современному психоаналитику Кристоферу Болласу, таким образом сны играют ключевую роль в воображении, а следовательно, и в создании будущего280. (Вспомним, что, согласно поэтике Аристотеля, дело поэта – говорить не о совершившемся, но о том, что могло бы совершиться, и о возможном, так что и в этом смысле сновидения подобны произведениям искусства.)

Смысл сновидений всегда является продуктом интерпретации. От античной «Онейрокритики» Артемидора до «Толкования сновидений» Фрейда сны – воспринимаются ли они как пророчества, поступающие извне, или как произведения своего «я» – это нечто, что нуждается в толковании. Интерпретация является неотъемлемой частью текста сна, неотъемлемой частью самого опыта сновидения. Однако тот, кто рассказывает свои сны, редко верит в возможность полной и исчерпывающей интерпретации. В записях сновидений часто слышится нота недоумения: откуда приходят эти сны? Что значит мой сон? В дневниках записи снов часто вызывают заминку: неужели это я? И в этом смысле рассказ о своем сновидении представляет собой уникальную форму отношения к самому себе: максимальную интимность и в то же время отсутствие прозрачности, несовпадение между понятиями «я», «мое произведение» и «моя авторская интенция»281.