Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

Между тем ко второй половине 1930-х создатель «Тевье-молочника», «Менахем-Мендла» и «Мальчика Мотла» был официально объявлен в СССР классиком мирового значения, а также главным дореволюционным предтечей советской еврейской культуры, после чего в стране началась масштабная деятельность по изданию его произведений – и на идише, и в переводах. Но к тому времени кампанию по борьбе с антисемитизмом успели свернуть, и «Кровавая шутка» потеряла былую привлекательность для целей агитации и пропаганды, хотя и упоминалась в биографических очерках о Шолом-Алейхеме как произведение, в котором автор выражает «пламенный протест против царского произвола» и «обнажает все изуверские махинации царского правительства, пригвождая его к позорному столбу»[1172]. Что касается художественной ценности романа, то влиятельный литературный критик Арон Гурштейн фактически выражал общее мнение, созвучное и давним высказываниям Бал-Махшовеса и Шмуэля Нигера, когда лаконично отмечал в своей многократно переиздававшейся программной работе, как бы подводившей итог изучению творчества Шолом-Алейхема в Советском Союзе:

В двух последних романах («Потоп» и «Кровавая шутка». – А. Ф.) много интересных страниц, метких наблюдений, бытового материала, – но все же на них лежит печать газетной спешки и торопливости[1173].

Закономерно, что при такой оценке советской критикой государственные издательства (а других в СССР уже и не было) публиковать «Кровавую шутку» не спешили. Она не вошла даже в 15-томное собрание избранных сочинений Шолом-Алейхема на идише, выпускавшееся с середины 1930-х московским еврейским издательством «Дер эмес»[1174].

Зато вовсю звучали в довоенные, военные и первые послевоенные годы отголоски романа – в виде многочисленных спектаклей на идише по его мотивам. Все они, за редчайшими исключениями, именовались «Der blutiker shpas»

(«Кровавая шутка»), хотя были основаны на авторской инсценировке – пьесе «Shver tsu zayn ayid» («Трудно быть евреем»), название которой, очевидно, не отвечало потребностям советской сцены. При нэпе такие постановки демонстрировались десятками еврейских антреприз, например киевским театром «Кунствинкл» («Уголок искусств», 1924), гомельской труппой Менахема Рубина (1924), труппой «Унзер винкл» («Наш уголок») под режиссерством Марка Меерсона в Зиновьевске (1924), труппой Рудольфа Заславского в Чернигове (1924), московским театром «Комедия», гастролировавшим по Украине (1925), и другими[1175]. В посленэповские времена эстафета перешла к государственным структурам: спектакли по «необыкновенному роману» ставились, в частности, Еврейской агит-театральной труппой при Новосибирском отделении ОЗЕТа (1930), Азербайджанским (1939) и Белостокским (1940) ГОСЕТами, училищем при московском ГОСЕТе (1944), двумя базировавшимися в Средней Азии театрами – Львовским еврейским театром музкомедии под руководством Иды Каминской (1944) и Одесско-Харьковским ГОСЕТом (1946), еврейскими драматическими коллективами в Вильнюсе (1946) и Баку (1947), Одесским передвижным еврейским театром (1948)[1176].

Рис. 6.7. Программа спектакля Одесского передвижного еврейского театра. 1948

Кроме того, появились две инсценировки на русском языке – «Попов и Рабинович» Веры Кугель-Маркович и «Кровавая шутка» Арона Грина. Первая из них в 1929 году рассматривалась Главреперткомом и, «несмотря на ряд неприемлемых моментов», нуждавшихся, по мнению политредактора, «в выпрямлении», была разрешена к постановке «без изменений при условии нормальной трактовки персонажей»[1177]

. Вторую пьесу в 1940-м напечатали в Москве стеклографическим способом (тираж составил 1075 экз.)[1178]. Обе пьесы шли на сценах целого ряда провинциальных русских и, в переводе, украинских театров[1179].

Рис. 6.8. Программа спектакля Сарапульского драмтеатра. 1940

Рис. 6.9. Рецензия в газете «Маяк коммуны» (Севастополь, 1941. 14 июня)

В дни премьеры одной из постановок драматург Арон Грин на страницах местной газеты в очередной раз повторял мысль, что инсценируемый роман – далеко не лучшее произведение Шолом-Алейхема, но имеет большое политическое значение: