Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

Результаты переучета показали, что по состоянию фондов (всего 1341 предмет) – секция евреев является самым отсталым участком среди других отделов музея (курсив мой. – А. И.).

Отсталость эта является следствием исторических судеб еврейской этнографии в бывшем этнографическом отделе Русского музея, а отчасти и в ГМЭ. Указанная несправедливость по отношению к бывшему «инородцу» и «инородному» телу в царском музее должна быть срочно исправлена…[436]

Принятое администрацией ГМЭ первоначальное решение об учреждении еврейской секции при Отделе народов Белоруссии – с последующим переименованием и повышением ее реальной роли до уровня отдела – по-своему отразило противоречивость еврейского национального строительства в СССР, различные концепции которого оставались дискуссионными вплоть до конца 1930-х годов. Эта противоречивость отчетливо проявилась и на выставке, ставшей вершиной всей деятельности секции, не ускользнув от внимания специалистов и наиболее проницательных посетителей. В обзорной статье по истории ГМЭ, опубликованной еще в эпоху брежневского застоя, по этому поводу деликатно отмечалось: «Экстерриториальность евреев, значительная нивелировка материальной культуры составили особые трудности для построения этнографической экспозиции»[437]

.

Наследие Ан-ского и задачи биробиджанской экспедиции

Вопрос об этнографической экспедиции в Еврейскую автономную область возник еще на стадии организации в ГМЭ еврейской секции. Профессор Позднеев вспоминал, что в 1934 году Наркомпрос был готов «отпустить на экспедицию для сбора материалов в Биробиджане 30 000 руб.», добавляя: «У ЦС ОЗЕТа ГМЭ просил 50 000 руб., на что согласия дано не было, но и отказа не последовало»[438]

.

Настоятельная необходимость проведения такой экспедиции диктовалась главным принципом всех вновь открывавшихся экспозиций ГМЭ – принципом контрастного противопоставления прошлого и настоящего. Резолюция Первого Всероссийского музейного съезда требовала от этнографических музеев показывать, с одной стороны, эксплуататорский, колониальный характер национальной политики имперской России, а с другой – успехи Советского Союза в разрешении национального вопроса. Так, на двух выставках 1935 года – «Узбеки XIX–XX вв.» и «Карелия и Кольский полуостров» – дореволюционное прошлое узбеков и карелов освещалось преимущественно негативно, а социалистическое настоящее – исключительно позитивно[439]. Такое соотнесение, как справедливо отмечает современный исследователь, «было непростым, учитывая более яркий характер традиционной культуры прошлого по сравнению с образцами предметов эпохи социалистического переустройства»[440]

.

Проблема со всей очевидностью встала перед сотрудниками учрежденной в декабре 1936 года «секции по изучению народов ЕАО с еврейским народом как основным объектом научно-исследовательской и экспозиционной работы» (так «политически грамотно» новое подразделение ГМЭ квалифицировалось в одном из документов)[441]. Выразительных материалов «эпохи социалистического переустройства» остро не хватало, в то время как для демонстрации на будущей экспозиции дореволюционного еврейского прошлого в распоряжении музейщиков имелись богатые коллекции. Можно было, например, с успехом задействовать предметы и фотоснимки, собранные ранее такими известными этнографами, как Федор Волков, Александр Миллер, Александр Сержпутовский и другие[442]. Кроме того, в 1930 году в ГМЭ были переданы экспонаты, конфискованные в ленинградской Большой хоральной синагоге, преимущественно «предметы культа»[443]. Наконец, в фондах музея хранилась коллекция, сформировавшаяся в 1912–1914 годах благодаря экспедициям Еврейского историко-этнографического общества (ЕИЭО) по местечкам черты оседлости.